Луи Басс - Роскошь изгнания

Вернон притворился, что не услышал вопроса, и продолжал с сосредоточенным видом шарить по карте, отыскивая последнюю улицу в своем списке.

– Ага! Вот она! – Подавшись вперед, он обвел аккуратным кружочком точку на карте и покачал головой. – И вы действительно верите, что мемуары спрятаны в этом самом месте, что вот сейчас они могут находиться там?

Однако от меня не так-то легко было отделаться. Во мне пробудился старый интерес к частной жизни Вернона. Отложив маркер, я откинулся в скрипучем кресле.

– Так как, есть или нет?

– Что?

– Дети.

За все время нашего знакомства я впервые видел, чтобы Вернон выглядел таким растерянным.

– Нет, Клод. – Он вызывающим жестом одернул жилет на животе. – Нет у меня детей.

– То есть вы не были женаты?

– О, я был женат. Кажется, сто лет назад. В сороковые годы. Жена ушла от меня.

Он замолчал, и я напрасно ждал, что он добавит еще что-нибудь.

– И почему она ушла?

– Узнала о моей измене.

От изумления я не сразу нашелся, что сказать. На улице по-прежнему было ветрено, небо открывалось и закрывалось, как огромное медленное око маяка, погружая все в дремотное состояние.

– Ну и ну, Вернон! – проговорил я наконец. – Кто б мог подумать?! Значит, была другая женщина?

– Да, – выдохнул Вернон, не сводя с меня глаз, – но не женщина.

Это был миг прозрения, подобный тому, когда я предположил, что в деле Гилберта имел место инцест. Так и тут все вдруг обрело смысл и предстало в новом свете: франтоватость Вернона, его мягкий голос, аккуратные движения, печать одиночества. Мне вспомнился день, когда появилась коробка с книгами. Увидев курьера на мотоцикле, с грохотом промчавшегося мимо магазина, Вернон пробормотал, глядя в окно, что-то о варваре, которого древние приняли бы за бога. Я ошибочно расценил эти слова, как неприятие стариком современного мира. Я не услышал в них тоски, восхищения юностью и мужской силой.

– Надеюсь, я не разочаровал вас, Клод.

– Нет-нет, Вернон, ничуть! Простите меня. Я просто задумался… – Я сидел, постукивая кончиком маркера по карте. – Вы гей…

– Никогда не считал это слово подходящим. Для нового поколения оно, может, и подходит. Но в мое время наше состояние имело мало чего общего с веселостью[В английском языке слова «гомосексуалист» и «веселый» пишутся и звучат одинаково – gay.].

Я сочувственно кивнул, но подумал, что нынешние гомосексуалисты точно так же возразили бы против его терминологии. Это и впрямь больше нельзя было характеризовать как «состояние». Я мысленно повторял слово «гей», словно оно имело некий скрытый смысл.

– Боже милостивый!

– Что такое, Клод?

Не отвечая, я бросился шарить в ящиках стола.

– Где она, где? Знаю, она должна быть где-то здесь. Ах да, вот она! Ну-ка, взгляните. Что вы скажете об этом лице?

Увидев открытку, которую я протянул ему, Вернон улыбнулся.

– Оно уже столько раз было описано. Чаще всего его характеризовали как детское или ангельское.

– А вот я предпочел бы сказать по-другому. Лицо гермафродита, как, не слишком? Или даже женоподобное?

Вернон поднял бровь.

– Что ж, пожалуй.

Он вернул мне открытку, и я секунду вглядывался в чувственное лицо с тонкими чертами и огромными глазами, обрамленное по-женски длинными локонами.

– Как там было написано в письме Гилберта? – Я возвел глаза к потолку и процитировал по памяти: «Этого джентльмена зовут Шелли, и он тоже Поэт, о котором мы однажды еще услышим. Б. описал его как самого большого красавца, которого когда-либо встречал».

– Ну и что?

– Разве не видите? – вскричал я, вскакивая на ноги и стукнув кулаком по столу. – Ну как же! Вот он, ключ к разгадке тайны!

Вернон строго взглянул на меня:

– Вы не в своем уме, Клод, если полагаете…

– Послушайте, сегодня утром я пытался разобраться, почему мемуары были сожжены. Очевидно, что в жизни Байрона, в том, что нам известно о ней, нет причины для этого. Но мы, конечно, не знаем настоящей причины: мемуары были сожжены как раз для того, чтобы скрыть ее.

– То есть Байрон и Шелли были любовниками? Это и была при…

– Вернон, когда вы признались, что были геем, я не слишком удивился. Такие вещи, как их ни скрывай, все равно проявляются. Даже спустя столетия.

– Пожалуй, это весьма возможно.

В комнату вновь ворвалось солнце.

– Больше чем возможно. Вам только и нужно сделать, что открыть глаза и увидеть: все на это указывает – Байрон, этот сенсуалист, настолько пресыщен, что готов нарушить табу, пойти на инцест, чтобы пощекотать себе нервы. Всегда ходили непроверенные слухи относительно того, что он выкидывал в Греции. Затем Шелли, шокировавший своим атеизмом и защитой свободной любви. Их восхищение друг другом в платоническом смысле скандально знаменито. Так что…

– Так что вы надеетесь, что мифические мемуары, когда вы найдете их, изумят мир. Нет, Клод, в самом деле я все же думаю, что вы несколько увлеклись.

Я со вздохом упал в кресло.

– Вернон, ну зачем вам нужно быть всегда таким занудой? Что должно произойти, чтобы вы взволновались?

– Я взволнован.

– Оно и видно.

– Вы не понимаете. – Вернон протяжно вздохнул, словно успокаивая себя.– Я взволнован. Причем с тех самых пор, как вы нашли письма. Я нахожу вашу теорию о Байроне и Шелли даже еще более волнующей.

– Почему же в таком случае я не вижу ни единого, черт возьми, признака взволнованности?

Он мгновение смотрел на меня поверх сложенных ладоней.

– Особенность моей натуры заставила меня научиться скрывать истинные чувства, – спокойно сказал он, постукивая себя по подбородку. – Возможно, к несчастью для меня… Так или иначе, теперь это происходит у меня непроизвольно, даже когда в этом нет необходимости.

Слушая его, я вспомнил, как он раньше назвал себя: «старая гвардия, бывший рыцарь плаща и кинжала». И весь день та фраза преследовала меня, словно прилипчивая мелодия или ускользающий ключ к кроссворду.

В тот вечер к ужину никто не пришел. Кристофер, наверно, отправился куда-нибудь с Кэролайн. Росс с головой погрузился в новую книгу. Одному Богу известно, где могла быть Фрэн. Нам с Элен лень было готовить на себя одних, и мы отправились в Гринвич, в ресторан, съесть бифштекс.

В ресторане, когда мы там появились, было пусто, что по понедельникам случалось нередко. Официант зажег свечу на нашем столике, словно для того, чтобы мрачный пустой зал вокруг стал еще мрачней. В ожидании, пока принесут заказ, я пересказал Элен, что произошло за день. Она с живейшим интересом выслушала историю об увлечении нашего сына Кэролайн. Поскольку Вернона она никогда не видела, разоблачение его гомосексуальности ее захватило куда меньше.

– Что ж, – беспечно сказала она, поднося к губам бокал, – это лишний раз подтверждает: чужая душа – потемки.