Луи Басс - Роскошь изгнания

– Нет, все же любопытно, не правда ли, как сексуальная ориентация человека может служить ключом к личности в целом. Это я почувствовал в отношении Гилберта, и вот теперь – Вернон. Знание какой-то одной детали накладывает отпечаток на все остальное. Хотя, если взять бедного старого Вернона, сильней всего меня поразило то, что он все свои сознательные годы ведет двойную жизнь.

– Как, полагаю, большинство геев его поколения, бедняжки. – Элен подняла бокал. – За шестидесятые!

– За шестидесятые! Но можешь представить, о ком еще я подумал в связи с этой идеей? О Байроне.

– О, поясни.

– Он и Шелли, понимаешь! Стоит подойти к ним с этим ключом, и все становится на место, точно так же как с Верноном. Вот причина, по которой мемуары были сожжены.

– Возможно, ты прав, милый. – Она сказала это таким нежным голосом, что я почувствовал себя стариком, впавшим в маразм.

– Тебя это все не слишком-то волнует, Элен, да?

– Я понимаю, что это важно, но, как ты, бредить какой-то книгой, я бы так не смогла. Чем скорей ты найдешь проклятые мемуары, тем лучше, это все, что я могу сказать.

– Почему я единственный, кто воспринимает это серьезно? Господи! да это может перевернуть вверх дном весь мир английской литературы, а ты сочувственно успокаиваешь меня и уговариваешь не слишком увлекаться. – Я, улыбаясь, поднял бокал. – А что до Вернона, то он убежден, что все это… – рука моя замерла, не донеся бокал до рта, -… подделка.

– Клод?

– Вернон, – тихо проговорил я. – Вернон. Что ж я такой тупой?

– О чем это ты?

– Я должен был сообразить, что Пройдоха Дейв никогда бы не смог придумать подобное.

– Кто такой этот Пройдоха Дейв и что все это значит?

Элен еще улыбалась, но я, ставя бокал на стол, чувствовал, как дрожит моя рука от ярости и ужаса, рожденных внезапным подозрением.

– Пройдоха Дейв – это тот, кто принес мне коробку с книгами, с чего все и началось. Даже если у него хватило воображения придумать подобную махинацию, он все равно не стал бы пробовать в его-то возрасте коробками толкать мне всякую макулатуру. Да и в любом случае я знаю его много лет, и он ни разу не пытался надуть меня. Он просто мелкая сошка для такого крупного дела.

– Значит?

В этот момент принесли наши бифштексы, Я молча смотрел, как официант расставляет тарелки; в голове у меня был полный сумбур.

– Вернон всегда имел зуб на меня, – сказал я, когда официант ушел и мы снова остались одни. – То, что я стал владельцем его магазина, было для него невероятным унижением. В его глазах я – всего-навсего малокультурный грабитель. У него одного есть и мотив, и глубокие знания, чтобы попытаться провернуть такую аферу.

– Но я думала, что именно он все время старался убедить тебя в том, что письма поддельные.

– И всякий раз, как он это делает, я с ним спорю. Всякий раз, когда он убеждает меня не верить, я в итоге верю немного больше. Неужели не понимаешь? Для него, ублюдка, самая что ни на есть изысканная ирония в том, чтобы убеждать меня не верить и посмеиваться про себя. Знаешь, что он сказал сегодня?

– Продолжай.

– Он сказал, что мошенники проявили удивительную изобретательность, что с их стороны это буквально искусство. Затем закатил чуть ли не целую речь, доказывая мне это, так что я попался на удочку.

– Клод, я все-таки считаю, что ты рассуждаешь слишком уж по-макиавеллиевски.

– Нет, все точно сходится. Для него это была бы идеальная месть. Он всегда насмехался над моим увлечением Байроном. Он даже вставил в письма шифрованные куски, воспользовавшись своим маленьким хобби, чтобы заинтриговать меня. И как он сказал об этом: это свидетельствует о том, что мошенник обладает развитым воображением.

– Думаю, ты делаешь слишком поспешные выводы. Судя по тому, что ты мне до сих пор говорил о нем, это довольно милый пожилой человек. Думаю, тебе стоит принять на веру его слова, пока нет доказательств обратного.

– Может быть, ты и права.

Мы закончили ужинать молча. Я был ошеломлен возможностью предательства. Я угрюмо вонзал нож в свой бифштекс, вспоминая все перипетии наших с Верноном отношений, изнемогая от подозрений. Чтобы с таким коварством заманивать в ловушку человека, с которым находишься в тесных отношениях, и при этом все время изображать дружеские, сердечные чувства, нужно ненавидеть его до такой степени, что мне трудно было это представить. Конечно же, только того, что я стал владельцем его магазина и порой, может быть, вел себя с ним бесцеремонно, было недостаточно для подобного чувства горечи и двуличного поведения. Он, должно быть, повредился умом.

Но потом я вдруг понял, что все это просто нелепо; Вернон вне подозрений. Болен я. Как иначе объяснить, что я мог заподозрить культурного старого человека в таком злодейском умысле? Появление невероятных писем, совпавшее с концом моей карьеры антиквара, губительно повлияло на мой разум. Его поразили паранойя и одержимость. Впрочем, что ни говори, Вернон странный человек. Груды книг, годами пылившихся в комнате наверху, – это вряд ли свидетельствует о нормальности. Всякое могло произойти с разумом человека из презренного племени геев, который состарился в своей пришедшей в упадок букинистической лавке…

К концу ужина я начал ненавидеть по очереди и Вернона, и себя.

– Не думай о нем, Клод, – сказала Элен, отодвигая тарелку. – Только изведешь себя понапрасну. В любом случае убеждать себя в чем-то, не имея на то доказательств, – это несправедливо.

– Ты совершенно права, – сказал я, стараясь держаться бодро. – Это все, наверно, просто мое нездоровое воображение. Слишком многое поставлено на карту, понимаешь? Поговорим о чем-нибудь другом.

– Ты прав, знаешь, то, что ты рассказал о Кристофере, куда интересней. Что собой представляет эта Кэролайн?

Я налил себе еще вина.

– Обожает читать, но это главным образом от застенчивости, а еще она, наверно, девственница.

Элен засмеялась.

– Неужели! Откуда тебе это известно?

– Мужской инстинкт, – ответил я дурашливо. – Просто чувствую.

– Ах ты, негодник, ха-ха-ха.

Я достал сигареты, предложил и ей.

– Как бы там ни было, думаю, она прекрасная пара для Кристофера. Как ты смотришь на то, чтобы стать бабушкой, моя старушка?

Элен мягко улыбнулась и сказала неожиданно серьезно:

– Не могу дождаться, когда это случится.

Мгновение мы молча смотрели друг на друга, держа в пальцах так и не зажженные сигареты. Только сейчас я заметил официанта, маячившего в глубине зала, и подумал, сколько, должно быть, он видел пар, юных и немолодых, которые приходили сюда и сидели молча, потому что им нечего было сказать друг другу. Кроме той паузы после разговора о Верноне, все остальное время мы с Элен, как пришли, болтали и смеялись. К своему удивлению, я сообразил, что она, как в прежние славные времена, все еще способна заставить меня забыть о тревогах. Кроме ее лица, ничего сейчас не стояло у меня перед глазами, все улетучилось.