Луи Басс - Роскошь изгнания

– Очень любопытно.

– Мы у нас в семье все собиратели. – Не спрашивая моего согласия, он поставил на стол, покрытый клеенкой, две рюмки и налил жуткого на вид местного ликера. – Да и я, как я вам уже говорил, немало попутешествовал. Присаживайтесь. Выпейте.

На вкус ликер оказался еще отвратительней, чем на вид. Джузеппе одним глотком выпил свою рюмку и скрылся в другой комнате, полагаю, спальне. Несколько секунд спустя он, шаркая и сутулясь, появился вновь с инкрустированной шкатулкой красного дерева. Я недостаточно хорошо разбирался в итальянском антиквариате, но предположил, что шкатулка – конца восемнадцатого века.

Даже будь в этой шкатулке труп младенца, Джузеппе не мог бы обращаться с ней более осторожно и благоговейно. Водрузив ее на стол, он мгновение стоял, глядя на рисунок, украшавший крышку. Потом с торжественным видом сел напротив меня. Помолчал, прежде чем заговорить.

– У меня такое чувство, что тут находится то, что вы ищете. – Он смолк и разразился кашлем, который, казалось, прикончит его. Откашлявшись, он слабо улыбнулся. – Я говорил вам, что верю в судьбу!

– Почему? Что в шкатулке?

– Очень старая книга.

Он снова замолчал, а я ждал, когда он продолжит. Наконец мне стало ясно, что он готов сидеть так, глядя на рисунок на крышке, целый день.

– Расскажите мне о ней.

– Да тут не о чем особенно рассказывать.– Джузеппе поднял глаза от шкатулки и посмотрел на меня. – Книга хранится в нашей семье с незапамятных времен, даже мой прапрадед не мог сказать с каких. Никто никогда не рассказывал, от кого или когда мы ее унаследовали. Конечно, толковали, что она представляет собой огромную ценность, но никто по-настоящему в это не верил, а меньше всех я. Я, синьор, не романтик. В мифы не верю.

– Только в судьбу.

– Теперь, когда появились вы, пожалуй. Видите ли, по семейному преданию, кто-то должен явиться за книгой перед тем, как пресечься нашему роду. Я, синьор, – последний в роду Апулья, и вы можете видеть, что здоровье у меня никуда. И вот вы здесь, как было предсказано! Так что, возможно, эта история вовсе не вздор. Возможно, старинная книга, которая хранилась в нашей семье, и впрямь представляет большую ценность.

– Есть лишь один способ это проверить. На каком, между прочим, языке она написана?

– Не знаю. Во всяком случае, не на итальянском. Я заглядывал в нее только пару раз. Почерк трудно разобрать.

– Так она написана от руки? – У меня перехватило дыхание. – Хорошо. Давайте же взглянем на нее.

Джузеппе с напряженным видом несколько мгновений смотрел на шкатулку, словно если сильно сосредоточиться, то можно проникнуть в великую тайну, заключенную в узоре на крышке.

– Открыть шкатулку стоит два миллиона лир.

– Ах, да открывайте же! – сказал я, быстро произведя в уме расчет и поняв, что он просит чуть ли не тысячу фунтов. – Вы не думаете, что книга действительно представляет какую-то ценность, поэтому пытаетесь обобрать меня, прежде чем я ее увижу.

– Я человек бедный, – сказал Джузеппе, не поднимая головы, – и больной.

Я встал и, разозленный, заговорил, не выбирая выражений:

– Ах-ах, ты меня разжалобил! Тебе не удастся запудрить мне мозги, приятель. Я в эти игры всю жизнь играю, и, поверь, ничего у тебя не выйдет. Два миллиона лир только за то, чтобы заглянуть в какую-то дерьмовую коробку, – это ж смех. Прощай!

– Очень хорошо, синьор, – сказал он, когда я направился к двери. – Во всяком случае, я извлек пользу из вашего визита. Возможно, попробую предложить книгу кому-нибудь другому.

– Делай с ней что хочешь,-отрезал я и вышел.

Разумеется, я лишь блефовал. Я чувствовал в Джузеппе вульгарного пройдоху, и это подсказывало мне, что чем жестче и грубей я буду с ним, тем лучше. А стоит проявить нерешительность, так он постарается содрать с меня как можно больше. Покинув Аккерру, я прямиком направился в банк в Центре города, где заранее открыл счет, и снял два миллиона лир. Затем вернулся в гостиницу, задернул шторы, лег на спину и, заставив себя успокоиться, пролежал битых два часа, собираясь с мыслями. Немного обескураживало то, что Джузеппе упоминал о содержимом своей драгоценной шкатулки как о книге, а не, скажем, о связке старых бумаг. Я ожидал найти рукопись на отдельных листах большого формата, вроде тех, какие Мюррей сжег в камине. А еще я знал, что Байрон в свой итальянский период использовал маленькие черные записные книжки для ведения дневника и записи наблюдений. Вполне вероятно, что одну из таких книжек Байрон использовал для предварительных набросков мемуаров и с нею-то и сбежала Мария Апулья. Единственный способ выяснить это было, конечно, выложить денежки и взглянуть, что в шкатулке.

Отдохнув, я поднялся и остаток дня провел на балконе, изучая образцы байроновского почерка, стараясь запомнить и вжиться в него. Если у Джузеппе хранятся подлинные мемуары, не удивительно, что он так и не дал себе труда попытаться прочесть их: у поэта был нервный и витиеватый почерк, убористый, буквы порой налезали друг на друга, так что почти невозможно разобрать написанное.

Вечерело, когда я вновь вернулся в Аккерру. Свет едва пробивался в грязное высокое окно в квартире Джузеппе. Итальянские вечера дышат ожиданием, чем-то огромным и жарким, как возбуждение, исходящее от ждущей толпы. Выйдя из машины и шагая к долгу, я остро ощутил, что это самый важный момент в моей профессиональной жизни: крупнейшая находка, крупнейшая сделка, ореол славы или унижение.

Джузеппе очень долго брел до двери. Наконец он открыл мне и изобразил ужасное разочарование, просто-таки настоящий профессионал.

– Какая неожиданность, синьор, – сказал он равнодушно и посторонился, пропуская меня в квартиру. – Кого-кого, а тебя я ожидал увидеть меньше всего.

– Как же, как же. Шкатулка еще у тебя?

– У меня.

– Я готов заплатить, сколько ты требуешь, за право заглянуть в нее. Наличными.

– Тогда поднимайся. Но должен предупредить, меня гости.

Гости, двое молодых головорезов с напомаженными волосами и чисто итальянским презрением на лицах, сидели, небрежно развалясь, у стола. Шкатулка стояла там же, где мы оставили ее утром.

– Это мои друзья, Луиджи и Сальваторе, – объяснил Джузеппе. – Подождите на лестнице, ладно, ребята? Но далеко не уходите.

Парочка неторопливо и с наглым видом прошествовала мимо меня к двери.

– Опасаешься насилия, синьор? – спросил я, кладя кейс на стол рядом со шкатулкой. – Кое-кто счел бы это оскорблением.

– В моем возрасте осмотрительность не помешает. Ничего личного, как ты понимаешь.

Прежде чем мы приступили к делу, я настоял на том, чтобы он предъявил паспорт. Документ был весь покрыт выцветшими печатями пограничных пунктов и по крайней мере удостоверял, что он итальянец, а не лондонский приятель Вернона, и что его действительно зовут Джузеппе Апулья.