Дмитрий Силлов - Злой город

Но сейчас его искусство было пока ни к чему. Несложное дело – покрикивать на рабов, толкающих камнеметы по ровной дороге. Еще тридцать-сорок шагов – и громадные, обшитые сырыми конскими шкурами махины остановятся. Рабы развернут осадные орудия в линию, подобьют клинья под колеса, и первый камень полетит в днище подъемного моста урусов, прикрывающего ворота…

Громкий треск и крики, донесшиеся до вершины холма, заставили Субэдэ оторвать взгляд от крепости.

Передний камнемет, накренившись, правой стороной проваливался под землю. Страшно кричал раб – многопудовая рама заживо размазывала нижнюю половину его туловища о землю. Испуганные воины пытались вытянуть осадное орудие из огромной ямы, но для этого понадобилась бы сотня верблюдов, а то и две. Да и кому нужен громадный, изломанный кусок дерева?

И тут по группе мечущихся ордынцев ударили русские самострелы.

Субэдэ оставался внешне спокоен, лишь заострились скулы на его лице. Война есть война, и сегодня урусы перехитрили великого полководца. Кто думал, что им известна старая ромейская уловка – зарыть под дорогой огромный, в рост человека горшок из обожженной глины с толстыми стенками. По такой дороге свободно проедет всадник, проскрипит груженная доверху подвода. Но под непомерным весом осадного орудия глиняная стенка непременно проломится…

Ничем не могли помочь камнеметчикам кипчакские лучники – их колчаны почти опустели. Да и «карусель» уже перестала быть безжалостным колесом смерти – несколько слетевших со стены болтов, снабженных «потрясающим небо громом», заставили лошадей сбить ритм и превратили кипчаков в беспорядочную толпу, пока все еще мечущую стрелы, но уже готовую вот-вот с позором бежать с поля боя. Лишь неподвижная стена тумена Субэдэ, ощетинившегося пиками позади них, останавливала лучников.

Казалось бы, какая разница от чего умирать – от самострелов урусов или от мечей и копий кешиктенов Субэдэ? Да нет, второе, знакомое, пожалуй, по-страшнее будет, ибо даже если и удастся прорваться сквозь строй копейщиков, все равно каждый простой воин, бежавший с поля боя, после битвы по-любому лишался головы. Если же трус был хотя бы десятником, ему переламывали хребет, обрекая на медленную смерть. С начальника всегда спросу больше…

Улучшенный последним из чжурчженей самострел ударил со стены. Мокрые шкуры, которыми во избежание возгорания от горящих стрел был обшит наполовину провалившийся под землю камнемет, не спасли его от чжурчженьского грома.

Рассыпая веер искр, стрела прочертила в воздухе огненно-дымную дугу и, ухнув в яму под камнеметом, взорвалась, взметнув в воздух тучу деревянных обломков и разорванных человеческих тел…

Никита оторвался от самострела.

– Отмучился, сердешный, – сказал он, вытирая рукавом со лба копоть, смешанную с потом.

– Ты жалеешь того раба, которого придавило камнеметом в яме? – удивленно спросил Ли.

Никита внимательно посмотрел в глаза последнему из чжурчженей.

– Это был человек, – тихо сказал он.

– Это был раб, – презрительно бросил Ли.

– После этой битвы любой из нас мог бы быть на его месте, – жестко сказал Никита.

– Нет, – покачал головой Ли. – Не мог бы. Со времен Чингисхана у степных воинов есть один закон – ты можешь стать рабом ордынцев до того, как защитники крепости выпустят в сторону их войска первую стрелу. Сегодня было выпущено слишком много стрел для того, чтобы любой из нас мог когда-нибудь оказаться на месте того раба.

– Похоже, твой народ тоже выпустил много стрел по ордынскому войску… – смущенно проговорил Никита.

– Мой народ предпочел смерть, – кивнул Ли. – И поэтому сейчас я помогаю твоему народу.

– Потому, что мы выбрали?..

– Да, – ответил последний из чжурчженей. – Истинный Воин всегда выбирает смерть – и поэтому живет. В отличие от раба.

Тропа была узкой и едва заметной. В лесу все еще лежал снег, и чуть шагни в сторону – конь увязнет по брюхо в сугробе либо ноги переломает о сокрытую под снегом лесину или корягу. Потому поневоле приходилось придерживать скакуна и следить, чтобы пара заводных позади шла гуськом, не пытаясь своевольничать. И хотя умные кони старательно вышагивали чуть ли не след в след, все равно Тимоха вертелся в седле, порой больше оглядываясь назад и в выборе пути полностью доверяя своему коню, – Дядька Семен, провожая племянника из Козельска за подмогой, отдал ему Бурку. Мол, здесь он мне без надобности, а тебе больше сгодится – умный конь, Разум в нем почти человечий…

В том Тимоха не раз успел убедиться, проезжая незнакомыми тропами. Под Вязьмой сгоряча чуть в болото не заехал – спасибо Бурке. Встал, уперся передними копытами – и вперед ни в какую. Пока всадник разобрался что к чему, коню даже плетью по крупу досталось. После Тимоха еле обиду загладил, полночи не спал – с конем разговаривал, мол, пойми, не для себя стараюсь, для горожан, что сейчас на стенах от Орды отбиваются.

Конь вроде понял, и на следующий день, будучи сзади в загоне [100], не припомнил зла и сильно помог оборониться от стаи волков, вбив копытами в землю матерого серого зверя, незаметно подкравшегося с тыла, пока Тимоха гвоздил мечом остальных.

Вот и сейчас Бурка мягко трусил вперед по тропинке, уверенно двигаясь к цели – ездил не раз дядька Степан в Новгород, и конь словно знал, что от него сейчас требуется именно этот путь. Короткий. И безопасный…

Но, видно, был этот путь через темный лес безопасным ранее, до того, как прошли по русской земле ордынские тумены.

Бурка всхрапнул и взметнулся на дыбы, но было поздно.

Шею Тимохи захлестнула петля. От мощного рывка потемнело в глазах и только кольчужный воротник спас витязя от неминуемой смерти.

Рывок – и выдернутый из седла Тимоха повис над землей, цепляясь за веревку и стараясь просунуть пальцы между петлей и шеей. А по лесу уже несся пересвист и улюлюканье, чьи-то цепкие руки хватали под узцы коней. Бурка взметнулся, заплясал на задних ногах, заржал зло, долбанул копытами в чью-то грудь, но откуда-то сверху с деревьев на спину коню спрыгнул ражий детина и пудовым кулаком резко ударил коня промеж ушей.

Бурка тонко заржал и пал на передние ноги, мотая головой.

– Вот и ладушки! – прогудел детина, соскочив с коня и ловко привязывая чембур [101]к ветке ближайшего дерева.

Был детина невысок, приземист, слегка кривоног, но при этом нереально для человека широк в плечах – на тех плечах еще бы две головы легко поместились. А на бочкообразную грудь можно было запросто положить квадратный подбородок, чтоб шея не уставала нести лобастую голову с глубоко посаженными умными глазами. Хотя как может устать то, чего нет? Казалось, что голова детины растет прямо на двух каменных глыбах, из которых помимо самой головы росли еще и огромные руки. На одну из рук была намотана толстая цепь с приклепанной к ее свободному концу тяжелой многогранной гирей.