Дмитрий Силлов - Злой город

– Ты б приглядел бы за ним, что ли, – кивнул на Ли витязь постарше. – Тут сам только успевай поворачиваться, чтоб ордынец не подстрелил, словно тетерева. Так и твой дружок уже только что чуть стрелу глазом не поймал, кабы мы не прикрыли. Вон щит запасной возьми.

– Ты б пригнулся, что ль? – проворчал Иван, заслоняя Ли щитом.

– Позже пригнусь, – кивнул чжурчжень, срывая с махины последнюю шкуру. – Ты меха качай, кузнец, а то как бы нас всех сейчас не пригнули.

Словно в подтверждение его слов башня внезапно сотряслась от страшного удара. С крыши на головы и плечи воинов посыпалась труха, пол заходил под ногами.

Рискнув, Кузьма высунул голову над тыном – и тут же нырнул обратно.

– Что там? – крикнул Егор.

– А то не знаешь?! – заорал в ответ Кузьма, перекрывая голосом шум боя. – Изба железная мост и ворота рушит! И сулицы с праштными пулями от ее крыши отскакивают – не пробить!

Ли толкал махину вперед, подгоняя ее впритык к линии тына. Махина представляла собой полую железную трубу с большим котлом, подвешенным к ее концу с одной стороны и с мехами с другой. Над трубой шел длинный кожух.

Наконец котел коснулся бревен. Ли двинул вперед деревянную рукоять – и над тыном из кожуха на пару саженей вперед высунулась вторая, более тонкая труба.

– Качай! – взвизгнул Ли.

Иван бросил щит и схватился за рукоятки мехов. Ордынская стрела прилетела снизу, рванула рукав рубахи, выбившейся из-под кольчуги, и, запутавшись в полотне, повисла, болтаясь и скребя наконечником по руке при каждом движении. Выдергивать ее времени не было.

Ли пригнулся, одним движением высек искру из огнива, поджег трут и бросил его в котел.

В котле забулькало. Полужидкая вязкая смесь из масла, угля, серы и смолы всосалась в толстую трубу, подгоняемая сзади потоком воздуха из мехов, пробежала по второй трубе, торчащей из кожуха, и веером тяжелых горящих брызг пролилась на обитую металлом крышу тарана.

Горящие струи почти мгновенно просочились сквозь стыки железных листов. Над полем битвы разнесся многоголосый душераздирающий вой. Из-под тарана выскочили несколько человек, пробежали по мосту и покатились по земле, пытаясь сбить неугасимое пламя, лижущее их головы, лица и плечи. Стрелы защитников крепости, прилетев со стены, прекратили мучения несчастных.

Но к тарану уже мчалось несколько кешиктенов. На их плечах болтались мокрые звериные шкуры.

– Иван, качай быстрее! – закричал Ли. Кузнец налег на мехи с удвоенной силой. Воздух протяжно загудел в трубе огнеметной махины, словно какой-то злой дух завывал от восторга, гоня по желобу горящую смерть.

Огненный поток выплеснулся вперед на несколько саженей, залив и таран, и мост, на котором он стоял. Конные кешиктены рванули поводья, заворачивая коней назад и воротя лица от огненного факела, полыхнувшего на том месте, где только что стояла неуязвимая осадная машина…

Ни единый мускул не дрогнул на лице всадника в черном плаще, неподвижно стоящего на вершине холма. Лишь побелели пальцы, сжимающие рукоять вложенной в ножны сабли.

– Позовите шамана, – не оборачиваясь, едва слышно прошептал Субэдэ.

– Я давно здесь, Непобедимый, – ответил скрипучий голос из-за спины полководца.

«Плохо. Очень плохо. Я перестал чувствовать чужих за спиной…»

– Как думаешь, звездочет, – по-прежнему не оборачиваясь, сказал Субэдэ, – мог ли среди урусов затесаться один из чжурчженей, помимо военных секретов своего народа, знающий также и секрет греческого огня?

Сзади звякнули бронзовые колокольчики, подвешенные на длинных шнурах.

– Я видел множество битв, Субэдэ-богатур, – ответил голос, напоминающий стон старого карагача, когда его ломает степной ветер. – Но похоже, что в этой битве духи всех народов, пригнутых к земле, либо стертых с ее лица непобедимой Ордой, ополчились против тебя. И что стоит духам собрать за стенами этого города нескольких лучших сынов тех примученных и уничтоженных народов для того, чтобы уничтожить Орду?

Как бы в подтверждение этих слов над тыном вдруг выросла сухопарая фигура с луком в руках. В серое небо взвилась одинокая огненная стрела.

Субэдэ прищурился.

Стрела пролетела половину пути, на мгновение словно зависла в верхней точке – и ринулась вниз, в огромную кучу земли, древесных стволов и мусора, за многие годы нанесенного течением реки на берег и отделяющую реку… от крепостного рва.

Лицо степного полководца внезапно стало белым. Стрела еще не достигла цели, но Субэдэ уже понял, что вовсе не река нанесла на берег эту хаотичную с виду дамбу.

Стрела нырнула в сплетение сухих веток вывороченного с корнем старого дуба – и дамба внезапно раскололась надвое. Из ее середины вырвался сноп огня, взметнувший в небо обломки дерева, камня и надежд ордынского полководца на скорую победу.

Из пролома в ров хлынула темная весенняя вода, снеся по пути опору единственного штурмового моста вместе с толпившейся на нем полусотней кешиктенов.

Над стеной русской крепости пронесся торжествующий рев, напоминающий атакующий крик ордынских туменов.

– …уррра!!! – донеслось до холма.

Вниз из-за русского тына с удвоенной силой полетели сулицы, бревна и камни, добивая тех, кто имел несчастье оказаться в числе штурмующих стену. На глазах Субэдэ гибла лучшая тысяча его тумена.

Из-под ногтей его побелевших пальцев, сжимающих рукоять сабли, выступила темно-красная, почти черная кровь…

В крышу ударило – в который уж раз за эту седьмицу. Однако поруб был крыт на совесть – как-никак, серьезное помещение, не курятник какой-нибудь. Но, как говорит молва народная, капля камень точит. Видать, и в крыше поруба образовалась прореха.

К ногам крестоносца упала стрела. У самого наконечника стрелы тлел примотанный к древку кусок просмоленной пакли.

– Орда город поджигает, – равнодушно произнес крестоносец.

– Чаво? – зевнул дед Евсей.

– Говорю, степняки город твой решили поджечь, – повторил рыцарь.

– Дык они насчет Козельска много чаво в последнее время решали, – сказал дед, протирая глаза. – Однакось выкусили. Я мыслю, что и на этот раз обломаются. Ты б затушил ту пакость, а то ишшо солому подожжет.

Крестоносец ударил каблуком по стреле. Древко переломилось, под сапогом зло зашипело.

Они сидели на пучках прошлогодней соломы, прислонясь спинами к противоположным стенам поруба. На коленях деда Евсея по-прежнему лежал взведенный самострел. На коленях крестоносца покоились его руки, крепко связанные сыромятным ремнем.

Рыцарь тоже зевнул и энергично потряс головой.

– Сон нагоняешь своей зевотой, – пожаловался он. За время плена его лающий акцент почти исчез.