Александр Нуждаев - Ратибор Новгородец [= Богатырская застава]

Когда Ратибор замолчал, один из сидящих рядом чуть приподнялся и поглядел в чашу, словно ожидая, что она обличит человека, возводящего на себя напраслину. В полной тишине как всегда спокойный Добрыня проворчал себе под нос:

— Закладка в рукавицу — это, конечно, дело. С одного удара любого свалит. Но против друга, да еще когда условились… — и замолк.

— Ну что же, — немного подумав, сказал князь. — То плохо, что горяч ты чрезмерно и на подлость способен. А то хорошо, что совесть у тебя есть. Богатырь ведь не только руками крепок должен быть. Сила богатырская не только в том, чтобы дубы с корнем вырывать. Если пройдешь испытания — подучим тебя и отправим на пограничную заставу. Повоюешь со степняками, покажешь, что ты есть за человек. А потом поглядим — может, и быть тебе богатырем в моей дружине.

Ратибор засиял. Конечно, вступление в дружину откладывалось, но тем не менее — князь его принял! А служба на заставе, пожалуй, еще более почетна. Что может быть лучше защиты границ родной земли?

— Спасибо, князь, — новгородец поклонился и сел.

И тут со двора послышался уже знакомый Ратибору голос:

— А они мне и говорят: иди, мол, к нам князем, на что тебе Владимир сдался. А я им: я, говорю, княжить не умею, только пахать да палицей махать. Еле отвязался.

— Это еще кто? — невольно улыбнулся князь.

Вошел воин и доложил:

— Илья, по прозванию Муромец. Тоже в дружину просится.

Заскрипели ступени под немаленьким весом Муромца, и тогда Ратибор понял, почему его новый знакомец отказался слезать с коня там, на рынке. Короткие и кривоватые ноги плохо слушались Илью, и ходил он неуверенно. Зато в седле сидел как влитой: с такими кривыми ногами никто тебя с лошади не собьет.

— Гой еси, княже, — сказал Муромец, как положено.

Лицо князя потемнело.

— Прости, добрый человек, — тихо сказал он, — ты, видно, перепутал. Калеки на дворе едят.

— Верно ты сказал, князь, — ответил враз помрачневший Муромец. — Да калеки от Чернигова до Киева прямоезжей дорогой не ездят!

— Врешь, детинушка, впрямую насмехаешься, — бросил князь, протягивая руку в сторону. Слуга тут же вложил в руку волшебную чашу. — Прямоезжая дорога давно травой заросла. Засел на ней Соловей-разбойник и никого не пропускает — ни прохожего, ни проезжего.

Муромец отстранил рукой поданную чашу.

— Слышал я уже про нее, — буркнул он. — Не надо меня проверять. А кто желает — выйдите во двор.

— Это зачем еще? — поинтересовался Добрыня, до сих пор в разговоре участия не принимавший.

— А посмотреть на вашего Соловья-разбойника. Вон он у моего седла привязан.

Тяжелая дубовая скамья с грохотом упала на пол, когда вся дружина ринулась к окну, а потом, не дожидаясь княжьего дозволения — во двор. Леший про Соловья-разбойника, конечно, слышал, но вскакивать без княжьего дозволения не захотел, в результате чего рухнул вместе со скамьей. Когда же Ратибор поднялся, в пиршественном зале кроме него остались лишь князь, Добрыня, Илья и Белоян. Затем Владимир пожал плечами и тоже вышел. Остальным не оставалось ничего другого, как только последовать за ним.

А во дворе действительно было на что посмотреть. У правого стремени невзрачного бурого конька, принадлежавшего Илье Муромцу, висел куль пестрого тряпья. Когда во двор высыпали воины, куль зашевелился. Сначала из него выделились руки, крепко скрученные за спиной сыромятным ремнем, а затем Соловей-разбойник поднял голову. Был он, похоже, из хазар или иных степняков: большая круглая голова, раскосые глаза, между которыми свободно кулак уложится, длинные тонкие усы, бороденка в три волоса. Правый глаз разбойника был замотан тряпкой, а на голову надета конская уздечка, удила которой не позволяли ему не то что разговаривать. но даже рта открыть. Сложения знаменитый разбойник был плотного, даже весьма плотного, а попросту, представлял из себя настоящую бочку. По двору медленно распространялся неприятный запах, словно Соловей неделю так вот висел у стремени и оправлялся прямо себе в штаны.

Ратибор по-новому посмотрел на бурого коня: видать, двужильный, если такую тяжесть на себе тащил и только еле-еле в сторону кренился.

Князь осмотрел пленного со всех сторон, а затем обратился к Илье:

— И как же ты его взять ухитрился?

— А просто, — охотно пояснил Муромец. — Я еду, а он на дерево залез и ну орать, мол, стой. Я думаю: пусть его орет, а он свистеть начал, так что у меня аж уши заложило и конь спотыкаться стал. Ну, я разозлился да стрелу пустил, вот, в глаз ему попал. Он с дерева свалился, тут я его и повязал.

Дружинники загалдели. Князь покачал головой.

— А точно ли это тот самый Соловей-разбойник, про которого столько говорят? — с сомнением сказал он. — Пусть-ка свистнет, как на дорогах свистел!

Илья тем временем отвязал пленника от седла, посадил на землю и снял с его головы уздечку.

— Ну же! — нетерпеливо прикрикнул князь и толкнул Соловья ногой. — Будешь свистеть?

Разбойник кашлянул и заговорил неожиданно тонким голосом:

— А почто это ты мне приказываешь? Не ты меня в плен взял, не ты и распоряжаться будешь!

Владимир на мгновение онемел, а затем обратился уже к Муромцу:

— Скажи ты ему, что ли, чтобы свистнул.

— Слышал? — рявкнул Илья. — Так делай!

— Не могу, — с безразличным видом ответил разбойник. — Ты мне как стрелой заехал, так у меня с тех пор голова страсть болит, говорить — и то трудно. Ты меня сначала развяжи, потом напиться дай, чтобы голова не болела, вот тогда и свистну.

— Вот нахал! — восхитился Ратибор, но его мнением никто сейчас не интересовался. Только Белоян настороженно шевельнул ушами и ушел, как показалось новгородцу, с неприличной поспешностью.

Соловья развязали, а один из воинов сбегал в пиршественный зал и принес обширный ковш вина. Разбойник выдул ковш одним духом и встал.

— Вот теперь и свистнуть можно, — оскалился он, вытирая усы. При этом стало видно, что в его улыбке не хватает зуба — видно, Муромец сгоряча еще и кулаком заехал. — Потешим князя… да и себя заодно.

— Но-но! — Илья тут же оказался рядом. — Потише свисти давай. Если что здесь порушишь… — он показал свою дубину.

— А это уж как получится, — ответил Соловей-разбойник, выходя на середину двора.

Он набрал побольше воздуха, засунул два пальца в рот и…

Ратибор так до конца и не понял, что, собственно, произошло во дворе. Одно он чувствовал совершенно четко: ветер. По силе он был вполне сравним с тем, что дул ему в лицо в поднебесье, и так же не давал выдохнуть, разрывал легкие, вот разве что был чуточку теплее, и свистело почему-то со всех сторон сразу, а не только с той, где стоял Соловей. А еще он осознал, что уже не стоит, а упал на четвереньки, цепляясь за землю руками и ногами, и та же участь постигла всю дружину, а стоят на ногах только трое: сам Соловей, на лице которого было четко видно нескрываемое торжество, и Владимир с Ильей, держащиеся друг за друга.