Ольга Денисова - Одинокий путник

Лешек закрыл лицо руками и бросился к лесу. Ему было жалко Лелю, он не понимал, почему колдун отказывает ей. Да каждый человек должен мечтать о ней, тем более что колдун вовсе не такой старый, как говорит. Да если бы она пришла к Лешеку, разве он бы ей отказал? Да он бы…

Он почувствовал, как перехватывает дыхание и что-то легкое поднимается в груди, и камнем падает вниз живота, и бьется там в такт трепыхающемуся сердцу. От этого хотелось бежать быстрее, и он бежал, задыхаясь то ли от бега, то ли от душивших его желаний. Он споткнулся о корень и растянулся на тропинке во весь рост, чего с ним давно не случалось, но вскочил и побежал дальше, не разбирая дороги, и остановился только на берегу реки.

Щеки пылали, Лешек зачерпнул воды и плеснул себе в лицо, но это не охладило его, наоборот: прикосновение воды к лицу почему-то напомнило ему женские руки, ласковые и бархатные. Он сел на берег, обхватил плечи руками, уткнулся носом в колени и застонал. Как же это мучительно! Да что же с ним происходит!

Он хотел думать о том, что у колдуна все получится, боги согласятся с его просьбой, и Леля будет счастлива, но вместо этого представлял себе ее покатые плечи и налитую грудь. Ее мягкие губы, ее белые щиколотки…

Бегущая вода, которая обычно умиротворяла его и нагоняла сонливость, теперь не помогала – в ней ему мерещилось ее отражение. Лешек сидел долго, глядя на воду, изредка зарываясь носом в колени и рыча от переполнивших его чувств. Солнце скрылось за лесом – наверняка, колдун уже начал колдовать. А потом? Если боги ему откажут, что будет потом?

Лешек разделся и полез в холодную воду. Но, вместо того, чтобы охладить, она только разгорячила кожу, и он решил купаться до тех пор, пока не замерзнет окончательно, заплыл на середину реки и повернулся на спину. Сердце все так же билось в ребра, и холода он не чувствовал.

Опускающаяся на землю ночь обещала быть теплой и ясной. Вода окрасилась в свинцово-синий цвет, отражая небо: его еще нельзя было назвать бездонным, но в нем уже приоткрылась сумеречная глубина. Лешек смотрел на густую ольху, опускающуюся над рекой, и в ее очертаниях видел только зелень Лелиных глаз, потемневшую от слез. Течение снесло его почти до поворота реки, и он услышал бубен колдуна – его песня подходила к концу. Сейчас она смолкнет, и бурый медведь ляжет носом к белому пламени, охранять тело колдуна, пока тот говорит с богами.

Лешек выбрался на берег и хотел пойти за своей одеждой, но не удержался, слушая песню силы – его томление требовало выхода, а песня колдуна, даже издали, заставляла чувства клокотать в горле. И он запел, сначала тихо, вторя беснующемуся бубну, а потом, когда голос колдуна замер, издав последний победный рев, подхватил песню и дал ей разлететься над рекой в полную силу, изливая из себя любовную тоску и смятение. Ему самому эта песня показалась похожей на протяжный волчий вой, но, постепенно нарастая, вой перешел в нечто совсем иное – не иначе бог Ярило снова заговорил его устами. Тоска выплеснулась наружу, и на смену ей явился призыв: Лешек пел о безоглядных объятьях, о приоткрытых губах, о смелых ласках, и о восторге соития.

Песня длилась и длилась, и Лешек думал, что сможет петь ее бесконечно долго, пока, наконец, не выльет всю душу, но, неожиданно, Ярило оставил его, и последняя нота повисла над рекой, толкнулась в противоположный берег, вернулась назад и долго билась меж берегов, не желая затихать. Он стоял, чуть откинув плечи назад и подняв голову к небу, слушая эту последнюю ноту, когда на плечи ему опустились теплые руки. Лешек вздрогнул и побоялся шевельнуться.

– Ты стал таким красивым парнем, малыш, – шепнули горячие губы прямо ему в ухо, и легкие пальцы пробежали по его спине, и по бокам, и обхватили его пояс. Леля, стоящая на цыпочках, опустилась и прижалась мягкими губами к его спине между лопаток.

Лешек замер и не знал, что он теперь должен делать.

– Какие ужасные шрамы… – шепнула она и провела вдоль одного из них пальцем, – Я всегда так жалела тебя. Ты был такой маленький, и уже…

– Это не рысь, – поспешно сказал Лешек – ему не хотелось ее обманывать. От волнения у него дрожали губы и колени.

– Я знаю. Я всегда знала. Охто рассказывал о тебе. Просто мне было интересно, как ты будешь врать, и я не понимала – зачем. Повернись, малыш, я хочу увидеть твое лицо, – она выпустила его из объятий, за плечи повернула к себе, и добавила, осмотрев с головы до ног, – ты очень красивый, весь. И ты так удивительно поешь.

Лешек робко протянул к ней руки и дотронулся до ее плеч. Кровь бросилась ему в голову, когда ее зеленые глаза глянули сквозь него, и ее приоткрытые губы потянулись к его лицу.

– Не бойся, малыш, ничего не бойся, – шепнула она, – так и надо. Ну что ты так дрожишь…

– Потому что я очень люблю тебя, – ответил он, и Леля накрыла его рот поцелуем. И это было так волшебно, ощущать ее губы в своих! Ее руки скользили по его влажному после купания телу, она прижималась к нему упругой грудью, и Лешек думал, что сходит с ума, и вскоре дрожал вовсе не от волнения – ему казалось, что выше счастья быть не может, но оно росло, росло с каждой минутой!

– Не бойся, ласкай меня, – сказала она, и его робкие прикосновения тут же стали крепкими объятиями. Под тонкой рубашкой ее мягкое, податливое тело отзывалось на его движения, и Лешеку очень хотелось, чтобы этой тонкой ткани между ними не было. Леля почувствовала это, и освободилась от его рук.

– Смотри, – она легко скинула рубашку и осталась обнаженной. Лешек задохнулся и отошел на шаг – совершенная красота богини весенней любви, безупречность каждой линии, венец творения природы…

И в этот миг у них над головой запел соловей, сочным голосом призывая к себе подругу.

– Слышишь? Птицы тоже любят друг друга, – прошептала Леля, – сейчас вся природа творит любовь. Я шла сюда и видела змей – они тоже творили любовь, представляешь? Иди ко мне, малыш, мне так хорошо с тобой…

Лешек шагнул к ней и прижал ее жаркое тело к трепещущей груди. Она позволила себя ласкать, и он быстро понял, что доставляет ей наслаждение, и голова его плыла в истоме, и руки не подчинялись мыслям, тело оторвалось от земли и парило над ней, невесомое, полное сладострастия. Леля увлекла его за собой в траву, и он ни о чем не думал, считая, что достиг вершины счастья. И только когда ее рука осторожно тронула его набухшую от вожделения плоть, он понял, что это еще не все, что вершина счастья впереди: ее прикосновение сделало его неистовым безумцем, как будто сам Ярило вселился в него. Он неожиданно понял, что значит «творить любовь», понял сам: дремучий инстинкт всколыхнулся в нем и обрушился на Лелю всей силой ярого бога. Он взлетал к вершине счастья на огромных крыльях, все выше, выше, и, когда достиг ее, кинул в небо победный клич, и крик его слился с криком Лели.