Ольга Денисова - Одинокий путник

Он опустился на землю плавно, как падает широкий лист – раскачиваясь, словно лодка, на руках легкого ветерка. Нежность… Лешек осторожно вытер ее слезы, и целовал ее розовое, разгоряченное лицо, и гладил ее подрагивающее тело – нежность и благодарность.

– Малыш… – улыбнулась она сквозь слезы, – ты удивительный… Как будто это и не ты был вовсе… Так не бывает.

– Это не я, – ответил он, – это Ярило. Охто просил богов, и они его услышали.

Они любили друг друга всю ночь, и бегали по берегу реки, опрокидывая друг друга в воду, и прятались в темноте леса, и слушали песни соловья. Сплетали тела, и тянулись друг к другу руками, расставались и встречались, хохотали и плакали. И на рассвете, когда лес просыпался, все еще творили любовь – под пение птиц, в лучах восходящего солнца.

А когда вернулись в дом колдуна – уставшие, раскрасневшиеся, смеющиеся – то застали его сидящим за столом с кружкой хмельного меда, с хитрым и довольным лицом.

– Охто, что тебе сказали боги? – виновато спросила Леля.

– Боги смеялись надо мной, – ответил колдун, – смеялись, и показывали пальцами на землю. И говорили, что я самый глупый из всех колдунов.

Утром в Ярилин день колдун приступил к осуществлению своей идеи, не смотря на протесты и смущение Лешека. Он отдал ему белого жеребца, на котором всегда ревностно ездил сам, достал из сундука белый широкий плащ и велел надеть его на голове тело. Лешека это смутило: в монастыре их учили, что наготу должно прятать от людей, будто это нечто вроде позора – оказаться нагим перед другими. Колдун объяснил ему всю нелепость этого заблуждения, и Лешек не стеснялся ни его, ни матушки, ни, как выяснилось, Лели. Но появиться в таком виде на празднике?

Матушка сплела ему большой венок, из которого во все стороны торчали полевые цветы на длинных гибких стеблях, и, надевая Лешеку на голову, чуть не расплакалась от радости:

– Ярилко и есть! Молоденький, пригоженький!

Кожу бубна колдун покрыл горящей медью, для чего специально ездил к каким-то одному ему известным мастерам, и теперь сунул его Лешеку в руки.

– Когда-то я тоже был Ярилой на празднике, и, знаешь, запомнил это на всю жизнь. Я тогда уже колдовал, и видел богов, но одно дело видеть, а другое – чувствовать бога в себе.

В село они въезжали ровно в полдень, когда солнце выше всего поднялось над землей, но колдун велел Лешеку ехать первым, а сам чуть поотстал. Народу в поле у реки собралось едва ли меньше, чем на торге – на Ярилу приезжали крестьяне из окрестных деревень, и Лешек растерялся, и замедлил шаг, увидев, перед какой толпой ему предстоит появиться.

– Давай-давай! – прикрикнул колдун, и Лешеку ничего больше не оставалось, как выехать из леса.

Его увидели не сразу, он ехал с южной стороны, против солнца, и за то время, пока оставался незамеченным, вдруг почувствовал кураж – от его нерешительности не осталось и следа. Наверное, бог и вправду поселился в нем на время. Он пустил коня в галоп, расправил плечи и рассмеялся.

– Ярило! Ярило скачет! – услышал он первый возглас из толпы, и, когда люди повернули головы в его сторону, на лицах их сиял восторг, и удивление, и радость. Приветственные крики слились в многоголосный гул, толпа хлынула ему навстречу – размахивая руками и посвистывая.

Солнце светило ему в спину, и Лешеку казалось, что он насквозь пропитался солнцем, и жаркие лучи несут его вперед, и приподнимают над землей, и бубен в его руках – осколок солнца, и солнечным светом горит венок на его голове, и развевающийся белый плащ сверкает золотом, и конь, сияющий конь под ним, купается в солнечных лучах, играет гривой, фыркает и трясет головой.

И кураж сменился восторгом: Лешек издал приветственный клич, а потом запел: песня сложилась сама собой, легко и гладко – он пел о наступающем лете, о солнце и о любви. Люди расступились, пропуская его коня, и сомкнули круг. Лешек поехал шагом, продолжая петь, и нарядные девушки из толпы кидали в него цветы и ржаные зерна.

Он чувствовал в себе бога. Теперь в этом не осталось сомнений. Ярило говорил с людьми его устами, Ярило смотрел на них его глазами, его руками держал поводья коня. Лешек же купался в его божественной силе, восторг лился из него песней, сладострастие кружило голову, клокотало в горле и стучало внизу живота. Нагота теперь не смущала Лешека, он гордился ею – его мужское естество налилось упругой силой, он ловил восхищенные женские взгляды и слышал одобрительные возгласы мужчин.

Вихрь праздника подхватил его и понес в пучину разгульного веселья. И следующие песни, которые выплескивались из него без устали, были озорными, полными распаляющих двусмысленностей, Лешек стучал в бубен, люди плясали вокруг него, и конь под ним плясал тоже. Он объехал все село по кругу, и, случайно оглянувшись, заметил, что путь его усеян полевыми цветами, упавшими на землю и немедленно проросшими в ней – бог в нем заставлял цвести и прорастать все, к чему прикасался. Лешек видел раскрасневшиеся лица девушек, восторженно ловивших его взгляды, от которых румянец их становился ярче, видел, как льнут они после этого к возлюбленным, как женщины улыбаются и опускают глаза, как мужчины целуют их губы, и хохочут, и пляшут, и поют вместе с ним – радость плескалась над селом, сумасшедшее жизнелюбие, чувственное, сладострастное и одновременно чистое, целомудренное, как у детей, не ведающих стыда.

К закату, когда позади остались игры, кулачные бои, скачки и угощения, над рекой вспыхнули костры, и песни Лешека стали тише, нежней: от необузданного солнечного задора бог в нем шагнул к лилейной, хрупкой ласке. Сплетенные руки, осторожные объятья, робкие слова любви из песен перетекали в явь – и вот толпа начала разбиваться на пары, кто-то купался в реке, кто-то уходил по полю в лес, и Лешек запел ту песню, которая несколько дней назад подарила ему Лелю. И тоскливый вой одиночества стал призывом, страстью – уже не шуточной, настоящей, гремящей и сметающей все на своем пути.

– Кого из нас ты выберешь, Ярило? – неожиданно коснулась его ноги девушка, – бери любую, мы все сегодня хотим любить…

Лешек окинул взглядом тех, кто стоял рядом, и увидел колдуна, обнимающего Малушу. Колдун подмигнул ему, и указал глазами на Лелю, держащую за руку Гореслава. Но она незаметно покачала головой и посмотрела на мужа – в ее глазах светилось счастье, и Лешек улыбнулся ей понимающе. Бог не позволил ему долго сомневаться, Ярило сам знал, кому его любовь нужней всего, и, пустив коня рысью, подъехал к девушке, которую вперед, в круг собравшихся, толкала мать.

– Любишь ли ты меня, красавица? – спросил бог губами Лешека.

– Люблю, – шепнула она, и глаза ее распахнулись широко и восторженно.