Вера Камша - Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал

– Я подписал приказ, – внезапно сказал фок Варзов, и Жермон от неожиданности вздрогнул. – Если я по той или иной причине не смогу исполнять свои обязанности, командование примешь ты. Дальше решать регенту, но свое мнение я написал.

Регент уже решил, но еще не приказал, иначе Вольфганг сказал бы по-другому. Хотя зачем приказывать, если можно просто усомниться в старом товарище, и тогда он сам…

– Я не справлюсь с армией, – твердо сказал Ариго, – тем более сейчас.

– Давенпорт с Вейзелем не справятся еще больше, – отрезал маршал, – Райнштайнер слишком… для особых поручений, а старший Ластерхавт дальше чужого приказа ничего не видит.

– Я не справлюсь, – почти проорал Жермон, – и не думайте…

– Мы уже не думали, – фок Варзов с горечью махнул рукой, – вот и попали. Да не бесись ты, я завтра умирать не собираюсь, но меры принять обязан. Франциск зря, по-твоему, расписал наследников вплоть до Савиньяков и дальше? При живом сыне и отличном пасынке. Лучше так, чем как Сильвестр. Сам в Закат, и все туда же…

Рука маршала сжала яблоко и замерла. Все-таки это сердце, потому и кардинала вспомнил.

– Подошел обоз с улаппским барахлом, – больше о смене маршал говорить не желал, – Рафиано снова выручил. У старого болтуна золото прямо с губ падает…

– Да, – подтвердил Жермон, потому что надо было хоть что-то подтвердить, – экстерриор очень помогает. И с оружием, и с фуражом.

Они говорили о Рафиано, об улаппских и ардорских закупках, о введенных указом регента чрезвычайных налогах, об эйнрехтской грызне. Говорили торопясь и не очень толково, потому что военные никогда не поймут купцов, дипломатов, сановников, а если поймут, то их следует называть иначе. Не генералами и не маршалами, а проэмперадорами, регентами, королями…

Они говорили обо всем, но означало это одно. Случись что, маршал Запада Вольфганг фок Варзов отдаст армию и войну генералу Ариго, и тот их примет.

Эр Август хранил полное спокойствие, это Дик был вне себя и не считал нужным скрывать возмущение. Глупость и подлость отвратительны сами по себе, но когда они обретают лица тех, кого считаешь друзьями, это невыносимо.

– Я буду говорить с регентским советом! – крикнул Ричард склонившемуся над книгой Штанцлеру. – Если не поможет, потребую аудиенции у ее величества. Или они возьмут назад эту подлость, или я выхожу из совета! Я не собираюсь идти на поводу у трусости и упрямства….

– Я не раз слышал упреки в трусости в свой адрес. – Бывший кансилльер поднял голову и внимательно посмотрел на Дика. – Особенно после восстания Эгмонта. Тогда они меня оскорбляли. Тогда я был моложе на целую вечность…

Старик и сейчас оскорблен. Святой Алан, да кто бы на его месте был не оскорблен, получив предписание оставаться под покровительством герцога Окделла и до особых распоряжений не покидать его резиденции?! Другое дело, что бывший кансилльер скорее умрет, чем признается, как ему тяжело. К счастью, у Ричарда имелись собственные глаза.

– Оскорблять вас то же, что оскорбить меня! – отрезал Дикон. – Нет, больше – моего отца. Скоро они это поймут…

– Спасибо, мой мальчик. – Штанцлер подозрительно торопливо откинулся на спинку кресла. Лицо оказалось в тени, но слезу на щеке Дик заметить успел. – Только никогда не равняй меня с Эгмонтом. Даже с Морисом Эпинэ и его несчастными сыновьями не равняй. Это были гиганты, а я только человек… Я боялся, Дикон. Тогда боялся и сейчас боюсь. Я не воин и очень плохо переношу боль. Случись со мной то же, что с тобой, я бы месяц не мог встать с постели, не то что кого-то защищать. Что поделать, я – сын своего отца, как ты – своего. Этим все сказано…

– Я спорил с Альдо, – совершенно не к месту признался Ричард. – Вы имеете право на титул графа Гонта. Вы, и никто другой!

– Твой коронованный друг, судя по всему, с тобой не согласился. – Штанцлер вымученно улыбнулся. – Я его понимаю… Альдо Ракан был так молод… Он любил блеск и отвагу, а я не мог похвастаться ни первым, ни вторым: четыреста лет в шкуре мещанина не отбросить. Слуги рисковали головой ради наследника Гонтов, но спасли они будущих шляпников… Когда я это понял, то оставил попытки получить то, чего не сто́ю.

Если на кровных линарцах поколение за поколением пахать и возить воду, они превратятся в крестьянских кляч. С кровью Гонтов случилось то же. Нет, Дикон, если кто и был достоин поднять знамя Рутгерта, то это Карл Борн! Его решимость не поколебал даже маршал Савиньяк… Немногие способны принести в жертву отечеству не только себя и свою семью, не только честь хозяина дома, но и жизнь друга. Карл на это пошел… К несчастью для нас всех, для Талигойи, хотя откуда он мог знать? Прости, в мои годы начинаешь жить прошлым, особенно если оно пожрало тех, кто был достоин жить и… носить корону.

– Эр Август, кого мой отец… – Нет, об этом нельзя спрашивать сейчас, когда сюзерен еще не обрел последнего пристанища в усыпальнице Раканов!..

– Ты что-то сказал? – Штанцлер устало потер лоб. – Еще раз прости. Молодым нужно не чужое прошлое, а собственное будущее. Мы, старики, об этом то и дело забываем.

– Я не понял про Карла Борна, – почти не соврал Дикон. – Почему он пожертвовал своей честью? Отец тоже был генералом Талига, тоже восстал и тоже ждал помощи из Каданы…

– Эгмонт Окделл никого не убил. Даже Ворона, хотя что могло быть проще, чем спустить курок… Разве ты не знаешь, как в окружении Эгмонта расценили принятый им вызов?

– Нет…

– Как мало мы говорим о самом важном! От Эгмонта ждали выстрела Борна. Или, если угодно, самого Алвы, всадившего пулю в талигойского генерала, честнейшего человека, к слову сказать… Ты сам мне рассказал про Адгемара, а ведь тот был иностранным государем, прибывшим на переговоры.

Люди, подобные Ворону, не церемонятся ни с друзьями, ни с врагами, ни с законами. Иное дело Эгмонт. Алва был ему врагом, но нет щита надежней чести Окделлов… Ворон это знал не хуже Катарины Ариго, потому и послал твоему отцу вызов, хоть его и пугали судьбой Савиньяка.

Теперь Дикон вспомнил. И понял то, чего не мог понять раньше. Письмо Эмиля, его неистовый отказ служить Раканам не были ни глупостью, ни бравадой. В порожденном двумя Эрнани братоубийстве отца потерял не только герцог Окделл. Для Савиньяка перейти на сторону Альдо было столь же невозможно, как для самого Дикона драться за Фердинанда.

– Савиньяки не примирятся с Людьми Чести, – прошептал юноша. – Никогда…

– Если б Савиньяки… – Штанцлер захлопнул книгу и бережно положил на стол. Это была «История царствования Франциска Оллара, родившегося в безвестности и обретшего милостью Создателя корону Талига». – Близнецы потеряли больше, чем отца, они потеряли душу. Их мать – урожденная Рафиано, а Рафиано холодны как змеи и так же расчетливы и коварны.