Ольга Денисова - Черный цветок

— В книгу смотри! «Де» и «ло». Что получается?

— ДелО, — сопел Есеня, делая ударение на последний слог.

— Да не «делО», а «дЕло», бестолочь! Дело! Дальше!

— Чего дальше-то? — Есеня снова отворачивался к окну.

— Следующее слово! Я сказал, в книгу смотри, а не по сторонам! — Жмур хватал его за волосы и тыкал носом в азбуку.

Сын глотал слезы и непослушным голосом продолжал:

— Добро, он, рцы, он…

— Куда? Добро и он, — Жмур хватался за голову — это невозможно! Он издевается! Он нарочно прикидывается дурачком, чтобы вывести отца из себя!

Есеня вздыхал и хлюпал носом.

— Ну? Добро и он!

— До?.. — неуверенно выдавливал сын.

— Да, до, дальше!

— Что дальше?

— Рцы и он. Ну?

— Не помню…

Бывало, Жмур так здорово бил парня по затылку, что тот влетал лицом в стол, и у него из носа текла кровь. Наверное, именно этого волчонок и добивался, потому что Надежа, обнимая ненаглядного сыночка, прикладывала ему лед к переносице и заставляла запрокидывать голову — какое после этого чтение! Жмур, с больной головой, уходил в кузню и выливал злость в удары молотом по заготовке.

Счет мальчишка освоил сам. Если Жмур оставлял его одного над азбукой, тот немедленно залезал в ее конец, где десяток страниц посвящался арифметике, и вместо того, чтобы читать то, что велено, разбирался с плюсами, минусами и таблицей умножения. Просто чтобы досадить отцу, в этом можно было не сомневаться.

Жмур вспоминал свое негодование, и раздражение и думал теперь, что если бы обходился с сыном помягче, обучение грамоте не стало бы для мальчика столь мучительным. Может, он плохо объяснял? Может, стоило превратить это в забаву, какой для него стала арифметика? А может, надо было заплатить за это кому-нибудь более спокойному и упорному, Жидяте, например? Жидята, несмотря на едкость, очень терпимо относился к людям, и особенно к детям. Наверное потому, что не имел своих.

Они уедут в Кобруч, и все наладится. Все станет, лучше, чем прежде.

В начале ноября на улице стояла настоящая зима — морозная и снежная, и Жмур думал, как теперь Есене живется в лесу? Успели вольные люди построить землянки, ведь холода начались неожиданно? Как они приняли его мальчика? И как он, с его характером смог с ними ужиться?

— Знаешь, — говорил Жмур Чаруше, — волнуюсь я. Он ведь такой, чуть что не по его — сразу в бутылку лезет. А вольные люди цацкаться не станут, не батька с мамкой. Что если плохо ему там живется?

— Я тоже боюсь, — Чаруша всегда вздыхала, как взрослая, — ведь вольные люди со стражей дерутся. Вдруг его ранят? Или убьют?

— Никто его, малолетнего, в драку не пустит, конечно. А вот если он не приживется, если обижать его будут, он ведь уйдет. Это не в городе — побегал денек-другой и вернулся. А ну как побоится домой идти? Куда ему еще податься? Замерзнет в лесу, от голода умрет…

Но через пару дней появился Жидята и развеял его страхи — пришел днем, как раз когда Чаруша собиралась уходить. Жмур ее не отпустил.

— Принес поклон тебе от сына, — Жидята улыбнулся, — Полоз ко мне приходил. Ставь самовар, буду рассказывать.

Поклон! Вот как уважительно к отцу-то… Жмур сглотнул набежавшее волнение и радость. Может, понял, наконец, волчонок?

— Прижился твой оболтус, не переживай, — начал Жидята, усаживаясь за стол, — Полоз сказал, любят его вольные люди. Рубец особенно. И Хлыст со Щербой, он у них в шалаше жил. Гожа его как родного сыночка обихаживала. Месяц назад заболел — не выдержал на дожде без крыши над головой.

— Сильно заболел? — Чаруша прикрыла рот рукой.

— Да все уж прошло, здоровей нас будет.

Жмур вслушивался в знакомые имена, и не мог поверить. Та жизнь, давно похороненная, исчезнувшая, жизнь полная огня и красок… Жизнь, которая столько лет представлялась непонятной и ненужной! И его мальчик там, вместо него, словно двадцати лет и не было, словно он появился на свет только для того, чтобы свершить несбывшееся, заменить Жмура, стать на его место. Или повторить судьбу отца?

Жидята рассказывал долго — наверняка, Полоз столько наговорить не успел. Но Жмур верил. Как он мог сомневаться? Конечно, вольные люди должны были полюбить его волчонка: веселого, доброго мальчика, как же могло быть иначе? И в обиду он себя никому не давал, и здесь не даст!

— Теперь Полоз его с собой взял, в Урдию они пошли. Проходили мимо дома, Полоз ко мне и заглянул. Через месяц должны вернуться.

Есеня проснулся, когда давно стемнело, и блаженно потянулся на широкой кровати. Вставать совершенно не хотелось, зато очень хотелось есть. Полоза не было, но на столе горела лампа, и около нее Есеня увидел новую шапку, дорогую, соболью, а в углу — их котомки. С одеялами, с хлебом и солониной. Эх, где же они были три дня назад!

Он просто валялся на кровати, и прошедшая неделя казалась ему нереальной, словно кошмарный сон, а от счастья замирало сердце. Полоз вернулся через полчаса, Есеня успел снова задремать, но тут же раскрыл глаза, услышав хлопок двери.

— Выспался? — спросил Полоз и высыпал на стол горстку медяков, — это твои.

— В смысле?

— То, что ты в мастерских заработал. Не вовремя, конечно, но все же.

— Ты что, туда ходил? — Есеня привстал.

— Ходил. Велел рассчитать все до медяка, и мастеру твоему лицо начистил.

— Да зачем… Все же по-честному было, не доработал ведь до конца недели.

— Дурак ты, Жмуренок, — Полоз присел к нему на кровать, — они нарочно таких как ты облапошивают. Сначала работать заставляют, а как время рассчитываться приходит, так цепляются и выгоняют. Ничего, мастеру наука будет — на всякую силу найдется сила посильней. И потом, никто вольных людей обманывать не смеет — себе дороже выйдет. Нас поэтому тут и уважают.

Есеня вспомнил, как расшаркивался перед Полозом лихач в трех шубах и неожиданно подумал, что так и не спросил, что же случилось после того, как он убежал.

— Полоз, а ты где был?

— Я? В тюрьме.

— Серьезно? — Есеня вдруг подумал, что в тюрьме, наверное, гораздо хуже, чем на воле.

— Меня кормили три раза в день, правда, редкой дрянью, а еще там было тепло. Так что можешь за меня не переживать.

— А почему тебя отпустили?

— Ну, я убедил их, что меня надо отпустить, и они поверили, — Полоз усмехнулся, — выхожу я на площадь, вдыхаю вольный воздух и думаю: «Где бы мне теперь найти Жмуренка?» И тут слышу — орет благим матом, со своим олеховским говором, и на всю площадь! И что орет? А я только что доказывал, что я — урдийский врач, по имени Горкун.

За ужином они опять пили горячее вино, от которого кружилась голова, потом мылись в огромной бочке, и Есеню снова быстро потянуло в сон. Кашель не давал ему спать всю ночь, и наутро Полоз, присев к нему на кровать, прикладывал ухо к его груди и прислушивался.