Ярослава Кузнецова - Что-то остается

— «И тучны были поля, и трижды в году собирали урожай, и злаки взрастали выше человека, и жили найлары в содружестве с соседями своими, и не случалось на благословенной Полуденной Земле войн…» — что там еще-то, боги? В общем, молочные реки и кисельные берега.

— Да, да! — воскликнул парень, — Все так и было!

Найларские легенды говорят, что Сыны Холода, проиграв битву за Недра Сынам Пламени, были изгнаны на поверхность. И все живое бежало, в ужасе перед ним и. Ну, а найлары и араготы с ардагами вообще удрали с Тамирг Инамра. И оборотни. И аблисы, выходит, тоже. Конечно, они ведь в горах жили-то, а этикак раз в горах и вылезли из Недр…

— Ну вот, — я почесал нос, — с найлертом, кажется, разобрались.

Альсарена — глаза горят, бровки домиком — обернулась ко мне.

— Это, конечно, только теория, у меня не хватает ни знаний, ни смелости утверждать, что все было именно так, но, черт побери, мне нравится эта идея! Подобные совпадения не могут быть случайны. Что ж, пусть меня опровергнут, но я обязательно напишу об этом в книге.

Ишь, уцепилась как. Поборница просвещения.

— Лучше вынеси в отдельное приложение, — сказал я. — «Легенды стангревов и предположения по поводу оных». Так к тебе никто не придерется.

— Отличная мысль! — обрадовалась наша барышня, ухватила карандаш, вытащила чистый листочек, — Мотылек, повтори, пожалуйста, самое начало. Там, где про наделение аблисов крыльями…

— Вот теперь можешь посмотреть.

Мотылек вскочил и забежал мне за спину.

Я еще чиркала по бумаге, добавляя тон в складки одежды и в черные Мотыльковы волосы. Некоторое время натурщик только сопел. Потом спросил каким-то неопределенным тоном:

— Это — я?

— Среди нас тут один такой, с экзотической улыбкой.

— Что?

— Ты, кто же еще? Похож?

— Не знаю. Наверное.

Я оглянулась. Мотылек озадаченно трогал свое лицо, не сводя глаз с портрета.

— На брата похож, — сказал он, — На маму. Немножко.

— Ты что же, никогда себя не видел?

— Видел. В воде, — он пожал плечами, — Я не запомнил.

— Разве у вас нет зеркал?

— Нет — чего?

Пришлось объяснять, что такое зеркало. Заодно выяснилось, что стангревы практически не используют металла. Все металлические предметы — семейные реликвии, у каждого — своя история и ни один из этих предметов не сделан рукою аблиса. Выяснилось также, что аблисам нет нужды бриться, бороды у них не растут, а в сильные морозы они натирают лица мазью из воска и масла и надевают плотные маски.

Тут Мотылек забрал у меня карандаш и принялся неумело, но старательно чертить облачение стангрева в холодную погоду. Надо сказать, облачение это было устроено чрезвычайно хитроумно. Так как кожу крылатые создания практически не использовали, уже сшитая и подогнанная одежда пропитывалась особыми составами, после чего не пропускала уже ни ветра, ни влаги. Парень оказался большим докой в этих вопросах. Его мать, старший брат и жена брата были чем-то вроде портных в аблисском клане, отец же его и сам Мотылек занимались приготовлением составов для обработки одежды.

Тут мы застряли. Названия ингредиентов предложенных мне рецептов оказались ни на что не похожи. Аналогов не нашлось ни в старом найлерте, ни в каких либо других более менее известных мне языках. Вероятно, это были собственно аблисские термины. Выяснив, что рецептура мне недоступна, я сказала:

— Если бы я поняла, что означает «амо конта» или «итимиганна», я бы наверняка смогла воспроизвести эту вашу пропитку для одежды. Неужели у вас не существует таких понятий, как тайна семейного ремесла?

Мотылек не понял.

— Тебе было интересно. Я рассказывал. Тебе не было бы интересно — я бы не рассказывал.

— Я не о том, Мотылек. Многие аблисы знают рецепт состава?

— Нет. Моя семья. Еще несколько.

— Почему остальные не знают?

— Зачем им? Они делают другое… Другие вещи. Стригут коз, прядут нити, собирают дрова, делают предметы, инструменты. Из камня. Из дерева.

— Предположим, тебе нужен деревянный… э-э… табуретка из дерева. Ты идешь к столяру…

— Куда?

— К аблису, который делает мебель. То, на чем ты сейчас сидишь, называется табуретка. Это — мебель. У вас есть такая?

— Не такая. Повыше и… Сейчас нарисую.

— Не отвлекайся. Тебе нужна табуретка. Как ты ее получишь?

— Иду к брату отца и говорю: «Мне нужна табуретка». Он говорит: «Хорошо. К новолунию сделаю». К новолунию прихожу и забираю табуретку.

— И что ты даешь дяде за табуретку?

Мотылек пожал плечами.

— Говорю «спасибо».

— Ясно. А когда он просит у тебя непромокаемую куртку, ты тоже получаешь за работу «спасибо»?

— Да. Даже «большое спасибо». Я хорошо работаю.

— А если к тебе обращается не родственник, чужой?

— В клане нет чужих.

— А если из другого клана?

— Зачем ему обращаться ко мне? У него своя семья.

— Ну, а если? Может ведь такое случиться?

— Может. Сделаю, что попросит. Почему нет?

В общем, система становилась ясна. Честный обмен и взаимопомощь. Не думаю, что это следствие примитивных общественных отношений. Скорее, дело в эмпатии. Вряд ли обманщики и корыстолюбцы смогут выжить на этаком положительном фоне. Аблису выгодно быть откровенным.

Пока я об этом размышляла, Мотылек продолжал разглядывать портрет. Повозил пальцем. Недоуменно поглядел на испачканную подушечку.

— Не надо, Мотылек. Не трогай. Это — уголь, пока рисунок не закреплен, его лучше не трогать.

— А как его зак… закрепляют?

— Яичным белком. Потом я сделаю с него другой рисунок, чистовой. Красками и цветной тушью. Новый рисунок пойдет в книгу. Когда снимут повязки, а это будет очень скоро, и не закатывай глаза, пожалуйста, так вот, когда снимут повязки, попозируешь мне еще раз без рубахи, ладно?

— В книге все увидят меня?

— Само собой. С портретным сходством.

Мотылек закусил губу, хмурясь.

— Тебе не нравится, как я рисую?

— Мне нравится. Только это — я, понимаешь? Не хочу, чтобы узнали меня — аблисы, люди, другие. Не надо.

— Почему же? Ты ведь мой соавтор. Прославишься, будешь знаменит…

— Не надо! Пожалуйста! Не делай этого!

Я несколько опешила. Он вскочил и принялся кружить по тесной комнатке — от печи к сундуку и обратно. Что-то зловеще чиркало по полу — то ли когти крыл, то ли ясеневая рейка.

— Мотылек, угомонись. Я сделаю, как ты хочешь. Не будет никаких портретов… никаких рисунков вообще, если пожелаешь. Слышишь? Сядь, успокойся.

Он затормозил, оперся о стол, с тоской поглядел в слепое окошко, затянутое бычьим пузырем. По пузырю гуляли солнечные пятна.

— Пойми, — выговорил он, морщась, словно от боли, — Пойми, я не аблис уже. Я — никто. Изгнанник. Мотылек. Не надо меня — в книгу.