Ярослава Кузнецова - Что-то остается

Редда метнулась ко мне, по пути четко сшибла опекаемую в снег, свалила врага, сомкнула челюсти на руке с оружием.

— Ай! Ничего себе фокус! Сыч! О Боже…

Ун, припав на передние лапы, обиженно гавкал.

— Ар, хозяюшка. Молодец.

Редда выпустила меня, отступила в сторону и уселась, довольная. Я поднялся.

— Не потеряла форму, — выудил из сугроба барышню, отряхнул себя и ее, — Это тебе не Унушка. Она троих возьмет.

— А меня обязательно надо было ронять? — снег набился Альсе под капюшон.

— Конечно. Я же мог метнуть нож. Это называется «снять с линии». Скажи спасибо, я этого обормота не подключил. Он бы тебя еще в сторону откатил. Оп-па! — и пошел на руках.

— Браво, браво! — обрадовалась итарнагонская аристократочка, — Да ты настоящий акробат.

— Причем — потомственный, — заявил я гордо.

А что — по стене, как муха — на запястьях и ступнях — «кошачьи когти», а то и без них… Тан делал это. И говорил, что отец в молодости тоже так мог… К черту.

— Смертельный номер! «Полет Сыча»! — взмахнул руками, побежал к Альсе: — Угу! Угу! — в трех шагах от нее «наткнулся на преграду», сделал сальто назад: — Ого! Оп-па! — и раскланялся.

Альса засмеялась, захлопала в ладоши:

— Браво! Ой, здорово! «Полет Сыча» — это гениально!

— Правда? Сам придумал.

— А почему — Сыч? — спросила она.

Я пожал плечами.

— Прозвали. Спасибо, хоть не кабан.

— А мне кажется, ты — дневная птица, — проговорила задумчиво барышня.

— Это какая же?

— Сорокопут, — она улыбнулась.

Сорокопут, ишь… Хотя… Сам крепенький, хвост короткий, нос толстый… Серенькая такая птаха. Маловат вот разве.

— Смотри-ка, похоже. Только Сыч, он как-то — того. Солиднее.

— Да, сорокопут росточком не вышел, — Альсарена вздохнула, — Но, знаешь, не простая это птичка. Себе на уме. Мышей вон да жуков на терновые иголки насаживает. Словно и не птица вовсе.

— Ага. Не птица, — я фыркнул, — Кошка.

— Точно, — кивнула барышня, — Кошачьи замашки. Ну, про терновник я так сказала. А на руках ты здорово ходил.

— А, баловство, — отмахнулся я, — Стоять на одной двенадцатую четверти. Или шестую четверти веер крутить… В акробаты податься — самое оно. Жаль только — не возьмут.

— Какой веер?

Я принял стойку, изобразил.

— Вот такой.

— Черный зеркальный веер, — поняла Альса, — Красиво.

Я невольно разулыбался.

— Он тебе понравился?

Поглядела на меня.

— Я не знаток оружия. Но меня он как-то… задел, что ли. Снился потом несколько раз.

А что, это мы можем.

— Он такой. Ему лет триста, не меньше. Из Самой. Не подделка.

— Ирейское «черное зеркало» и слепой ни с чем не спутает, — авторитетно заявила «не знаток оружия».

— Ну, не скажи. В Тарангите приучились подделки ковать. На взгляд не отличишь. Только на звук. Зеркало — оно по-особому поет. Как-нибудь дам послушать.

Ну, и на вес, конечно. У моего Зеркальца баланс, какой не у всякого ирейского меча встретишь. На вид двуручник, а в руках почти не чувствуешь. Сам идет, лапушка. Словно и вправду живой…

— Не может быть! — запротестовала Альса, — В смысле, не может быть, что на взгляд не отличишь. Зеркало глаз цепляет, за собой тянет, словно под воду. На зеркало долго смотреть — с ума сойти можно.

— В Тарангите народ ушлый. Уж поверь. Так что, ежели решишь зеркало покупать — меня зови.

— Непременно позову, — улыбнулась она, — Как только решу. Кстати, у меня брат в королевской гвардии, офицер. Ему бы твой совет не помешал.

Ох, зря этот разговор затеялся. Зря. Но конь норовистый закусил удила, взбрыкнул, и мне стало все равно.

— Я вот тоже мечтал — в армию. В Каорен. Но видишь, даже в акробаты не возьмут. Куды уж, с нашим рылом…

— А ты разве не из Тилата родом? — удивилась барышня, — Куда из Тилата путь — в Каорен, прямиком.

— Не, — Сыч-охотник покрутил башкой, — Мы, енто — местные. Альдамарские, сталбыть. Слыхала, можа, городишко такой, — зачем, зачем?.. — Кальна.

— Ничего себе — городишко! — Альса всплеснула руками, — Здоровущий город, не меньше Арбенора. Я там, правда, не была…

И твое счастье.

— Уж — того, не малый. Вонючий тока.

— Ага, — кивнула она, — Запашок тебе не понравился.

— У меня нос — что у пса. Прям больной делаюсь от запахов.

Странное это было состояние: я и рассказывал, и не рассказывал ей, — как будто лазейку оставлял для себя…

— Что же твой нос на север тебе указал, не на юг?

А ты что, думал, не дойдет до этого? Отвечай, раз спросили.

— То не нос. То — хвост поджатый, — давай уж, приятель, договаривай, — Струсил я. Жить захотелось.

Ведь мог же, мог, наплевав на все — в Каорен. И взяли бы на границе, и не дался бы живым, и все бы кончилось… Нет, следы заметал, в охотничьи ученики подался…

— Сыч, — укоризненно покачала головой Альса, — Я же марантина, — поправилась: — Ну, почти марантина. Не говори мне, что желание жить — трусость.

Ну да, конечно. Жизнь — дар Единого. Искра, так сказать. Бесценная. И искру сию положено холить всячески и лелеять.

— Понимаешь… Когда сделал первый шаг, и хочешь сделать второй, да вот — последним он будет… Начинает казаться, что можно отскочить в сторону, и оттуда делать «бе-бе-бе! Не достанешь, не достанешь!» Так ведь все равно — достанут. Получится — прятался, время тянул… — повернулся, глянул в глаза ей, — А зачем?

— Ты думаешь — незачем? — тихо спросила Альса.

Я усмехнулся, поворошил ногой мелкие камешки. Лицо Тана увиделось ясней ясного.

«— Главное…»

— Для того, чтобы одержать верх, — я нагнулся, поднял один камешек, — Вовсе не обязательно в живых остаться. Теперь я это понимаю, — и запустил камешком в сторону Кальны.

Пусть я прятался и трусил, но, когда вы меня найдете…

— Это — вызов, да? — вернул меня на тропинку кадакарскую голос Альсарены. — Сорокопут, прикинувшийся сычом, делает вызов кошке?.. Или кошку вызывает… тоже кошка?

Вот черт.

— Не знаю, — я пнул камешек побольше, и он покатился с тропки, пропахав в снегу борозду, — Наверное все-таки… Кошка.

А куда ты денешься от этого, друг? Имя сменить можно, а вот как сменишь память, душу… Кошка ты. Кошка и есть. Чертополох.

— Ладно, — сказал я, — Забудь, что я тебе тут наболтал. Ни к чему это.

А какого черта тогда болтать было? Кто тя за язык-то тянул?

— И еще. На всякий случай… Ты только не обижайся, — глянул на нее и снова отвернулся, — Ты… пореже к нам приходи. Не светись особо. Это тебе не шутки шутить, на фокусы смотреть.

— А я не к тебе хожу, — нахмурилась Альсарена, — А к Мотыльку.

— Им все равно будет.

У тех, кто меня найдет, вообще может быть приказ на Большую подчистку — брать все, что похоже на приятелей Ирги Иргиаро, Рейгелар разберется.

Альсарена пожала плечами, беспечно фыркнула: