Марина Ефиминюк - Ловец Душ

– Леха! – захохотали и ударили в дверь, та едва не слетела с петель.

Я затаилась, парень застонал, пришлось зажать ему ладонью рот.

Уже была середина ночи, а военные по-прежнему кутили и орали, мне казалось, что это не кончится никогда. Я стала клевать носом, съела все яблоки, на редкость невкусные – кислые и мягкие – и прилегла на кровать, уже засыпая. Полковой валялся на полу, сладко улыбаясь от наркотического дурмана магического камушка.

Проснулась я резко от абсолютной какой-то пустой тишины и села на кровати, часто моргая. Свеча почти оплавилась, воск разлился по столу. Камень на шее у мужчины уже бледнел. Надо было срочно действовать, иначе парень очнется и покажет мне, где раки зимуют. Я двигалась быстро и четко, поскольку до этого с десяток раз проработала весь план в голове.

Раздела полкового догола, разбросав по полу вещи. Подумав, прихватила его тугой кошель, спрятав его в корсет, отчего дышать стало совершенно невозможно. Выудила из кармана его новеньких портов ключ от двери. Открыла ее, выглянула в пустой полутемный коридор, а потом уже вытащила туда мужчину, держа под мышки.

Ох и тяжелый он был, зараза. Пока я дотянула его до лестницы, едва сама не задохнулась. Его голые пятки звонко ударялись о высокие ступеньки, парень что-то довольно бурчал под нос. Постоялый двор безмолвствовал, к моему счастью, никого не встретив, я выволокла спящего на улицу. Разгоряченное тело захлестнул крепкий мороз. Пурга наконец-то утихла, и в черном небе весело блестели звезды. Я пятилась назад, увлекая за собой недвижимое тело, снова наступила на подол, свалилась в снег, окунув полкового с головой в сугроб. Юбка треснула по шву и теперь болталась у пояса. Я окончательно заледенела и выбилась из сил, пока подтащила мужчину к высокому дереву, растущему рядом с дорогой недалеко от таверны.

Тихо хлопнув крыльями, ко мне подлетел Страх. Я быстро развязала веревку у него на шее и намертво замотала ее на руках полкового. Демон помог перекинуть конец через толстую ветвь. Сжав до боли в челюстях зубы, я как могла потянула за него – и вот полковой в чем мать родила уже болтался над землей с вытянутыми связанными руками, глупо и довольно улыбаясь. Страх помог надежно закрепить путы на дереве, и через две минуты, спешно отыскав в пустой прокуренной трапезной свой тулупчик, я отбыла обратно в свою таверну.

Через три часа кулон действовать перестал. Полковой Алексей Кульев, военный в седьмом колене, награжденный орденом за поимку некой преступницы, всполошившей с месяц назад всю Окию, очнулся голый, замерзший, подвешенный к дереву, с дикой резью в вывернутых суставах и в отмороженных членах. Он пришел в себя, огляделся и стал орать дурным от холода и страха голосом, не понимая, что происходит. Округа безмолвствовала, охваченная крепким зимним сном. Он вопил до хрипоты, пока не потерял голос. Когда на горизонте забрезжил рассвет, а Алексей умылся горючими слезами, моментально замерзающими на бледных обмороженных щеках, на дороге появилась одинокая сгорбленная фигура с тяжелыми ведрами.

Баба Нюра привыкла вставать до петухов и всегда спешила к колодцу, чтобы потом не стоять очередь, набирала воды, а домой уже возвращалась по главной, обычно хорошо расчищенной улице. Это утро не стало исключением. Старуха набрала полные ведра и быстро засеменила по поземке, зорко разглядывая под ногами прогалины льда, раскатанного деревенскими сорванцами. Тут до нее донесся жалобный стон:

– Бабка, помоги! Бабка, ну глянь же сюда!

Подслеповатая, она подняла морщинистое лицо и единственно увидела посиневшее от мороза мужское достоинство, болтающееся как раз на уровне ее глаз. Бабка с юности так не пугалась, завизжала как резаная, да и обдала срамоту ледяной колодезной водицей, а потом, уронив ведра, кинулась как молодуха домой рассказать деду об испугавшем ее охальнике. Ей вслед доносился звериный рык измученного военного в седьмом колене, обладателя очень высокой награды.

В тот момент, когда вся деревня потешалась над опозоренным полковым, я уже пересекла границу Тульяндии, подписавшись на въездной грамоте собственным именем. Шикарное, но слегка подпорченное платье и порванные чулки остались в подарок дочери хозяина таверны.

Я стояла в веренице саней и конных на границе Серпуховичей. За каменным проездом расстилались заснеженные поля, расцвеченные желтыми солнечными пятнами. Дорога петляла и терялась за темнеющей полоской леса. Оттуда к небу вились нитки печного дыма.

Две недели назад до меня дошел слух, что в столице Серпуховичей выставили моего Астиафанта. Я стремилась туда, но, подъезжая к границе, не была уверена, рада ли. Где-то в глубине души я уже понимала, что на сем мое путешествие не закончится, – не приспособлена я к оседлой жизни.

Все забыть: начать жить заново, найти новые связи и новых заказчиков. Забыть про Романа, Арсения, про жуткое заклинание. Послать в преисподнюю навязчивые мысли, жив ли Денис. Забыть. Как же чертовски сложно не вспоминать, заставить сердце перестать болезненно сжиматься от мыслей о пережитом.

– Зачем в Серпуховичи едешь? – раздался из окошка простуженный голос стражника. Он уставился на меня воспаленными глазами и кашлянул в рукав.

– В гости к тетке, – отчеканила я и облизнула треснувшую губу.

– Грамоту дай.

Я просунула в окошечко документ на свое настоящее имя, купленный всего неделю назад. За пару золотых умельцы из Тульяндии нарисовали так, что залюбуешься. Страж долго рассматривал бумажку.

– Где тетка живет?

– В Николаевске.

– Тетка, значит. – Страж покачал головой, сделал какую-то пометку в толстой амбарной книге. – На сколько едешь?

– На пару недель. – Я уже прикинула, сколько мне потребуется времени, чтобы выкрасть вазу.

Страж громко чихнул, вытер нос и протянул грамоту:

– Езжай.

Я пересекла границу между двух полосатых столбиков под зорким наблюдением молодых дозорных, закутанных в зимние, весьма недурственные плащи.

Мой Астиафант ждал меня. Даже было немного обидно, что Савков кому-то продал его. Ведь как ваза могла попасть в музей? Глупец, он даже не представляет, насколько она драгоценна! Хотя мне это на руку, будет проще выкрасть.

Николаевск извивался по холмам узкими каменными улицами, расползаясь за городскую стену. Королевский дворец находился в некотором отдалении от города. Он стоял на высоком холме и как будто нависал над ним. Этакая обособленная феодальная крепость с остроконечными шпилями башен. Переночевав на постоялом дворе рядом с речным портом, на следующее утро через южные ворота я въехала в большой белокаменный город.

Королевский Белокаменный музей, где выставляли Астиафанта, находился в центре Николаевска и представлял собой белоснежное здание с огромными толстыми колоннами и бесчисленными широкими ступенями, ведущими к главному входу.