Генри Олди - Рубеж

И не простой разговор!

- Так, значит, все в порядке?

- Да, пан Станислав! Троих хлопцев потеряли, да пятеро ранены…

- Не беда. Народу много, бабы новых нарожают!

Он вновь сидел под странным портретом, только теперь в руках у пана Станислава была огромная глиняная люлька. Сизый дым неторопливо поднимался вверх, тучей собираясь под лепным потолком.

- Новые гости - в замке? Те, что из Хитцов доставлены?!

- Так…

Пан Станислав кивнул, глаза удовлетворенно сверкнули.

- Ну-ну! Вечером погляжу, кого ты мне привез. Не хочешь вечерком вместе со мной в замок прогуляться?

Я вздрогнул. В замок? Избави Святой, благословен Он!

Он понял. Засмеялся - весело, словно и в самом деле пошутил.

- А ты заметил, как пан лекарь на нас с пани смотрел?

Я вспомнил мрачного к`Рамоля и усмехнулся.

- Не по коту сметана! А знаешь, пан Юдка, в этой пани есть свой смак! Видал?

Он протянул вперед правую руку. На запястье темнел кровавый след - чьи-то ногти впились в кожу.

Ясное дело, чьи.

- Когда пан будет вновь стирать того кота, - вздохнул я, - то пусть пан его не выкручивает, а так на веревку вешает.

Он хохотал долго, хлопая себя по брюху и тряся щеками. Наконец махнул рукой:

- Ладно! Так и повешу. Да знаешь ли, пан Юдка, это не то, что ты подумал. Дело иначе было. Решил я поглядеть, из какого теста эта пани. Повел ее маеток показать - и на стайню завел. А там одну девку как раз плетью охаживали. Воровать вздумала, бесова дочь! Я велел ее на воздусях парить, под колокольчики - пока не сдохнет. И что ты думал? Эта пани Сале до самого конца простояла, глаз оторвать не могла. За руку меня взяла - и смотрела.

Он вновь покрутил исцарапанной рукой, расправил усы:

- Вот таких и люблю! Знатная пани! И чернокнижница зацная! Книгу "Рафли" читала, и "Задею", и "Сирин". Только, говорит, они у них иначе зовутся.

Вот даже как? Интересно, есть ли в том Сосуде книга "Зогар"?

- Что меня дивит, пан Юдка… Если они в наши края за ребенком собрались, отчего про обратный путь не подумали? Я тоже кое-что прикинул, "Рафли" полистал. Трудное дело за этот Рубеж пробраться! А они - как в омут.

Наши взгляды встретились. Трудно врать такому, как пан Мацапура!

Трудно - но можно. Этому гою незачем знать о визах, о том, что в каждом Сосуде имеются консулы. Сале молчит - и я молчать буду.

- Видать, очень им этот ребенок нужен, пан Станислав.

- Видать…

Он нахмурился, замолчал, а я вновь взглянул на портрет. Неужели этот, в испанском платье да с белым камнем в цепи - его батюшка? Вот уж поистине: не в отца, а в проезжего молодца!

- А хорошо бы, пан Юдка, самим дорогу в иной мирок сыскать! Чтоб только мы об этом пути знали, а? Вот тогда и с дитем разберемся - кому он там нужен да зачем.

Мог бы не говорить! Я сразу понял, почему пан Мацапура принялся пани Сале обхаживать. У той, понятно, свой интерес, да только нашего пана не проведешь! Аукнется ей ее белое платье! В нем и зароют, едва дорожка через Рубеж откроется!

- Есть у меня думка, как толк наладить! А ведь у них там даже рушниц нет!… Да, ты этого ребенка-то видел?

- Видел, пан Станислав, - удивился я. - Только не разглядывал. Дите себе - и дите!

Он вновь задумался. Выпустил клуб сизого дыма, качнул головой.

- Ан не совсем! То, что пальцы на руках не по счету - ладно. И не таких рожают! А вот сколько ему?

- То есть? Что пан имеет в виду? - удивился я. - Гринь Чумак говорил: дите две недели как родилось…

- Две недели! - пан Станислав даже трубку отложил. - Да ты бы поглядел сейчас на него, на байстрюка этого! Ему полгода - не меньше! Скоро зубы резаться будут!

Полгода! Я вспомнил вопящий сверток на руках у пани Сале.

Полгода?

Был бы гоем - точно перекрестился.

Кто же ты такой, Пленник?

- А с братом его, пан Юдка, мы вот что сделаем. Утром человечишка прибежал из Гонтова Яра, поведал кой-чего. Тамошние лапотники совсем спятили. Хату, где тот хлопец жил, спалили, да мамку его из домовины выбросили…

- Как? - мне показалось, что я ослышался. - Из домовины?

- Выбросили и колом проткнули, а после тоже сожгли - чтобы с чертями не путалась, да из могилы не вставала. Что с хлопов взять? Дурни! Вот мы про это чумаку и расскажем. Сам же говорил: лихой из него сердюк выйдет! Будет при брате - да при мне!

Лихо пан Станислав задумал! Теперь чумак сам за шаблюку схватится.

- Вот так! Как за Рубеж пойдем, его и возьмем - вместо пса. Как думаешь, пропустят нас твои ангелы?

На этот раз я не удержался - вздрогнул. Пан Станислав усмехнулся, но усмешка почти сразу погасла.

- Их можно… подкупить - или напугать?

Подкупить? Пани Сале попыталась - на свою голову. А вот напугать…

- Рабби Шимон бар-Йохай когда-то прогнал Малаха-Разрушителя, - осторожно начал я. - Прогнал - и запретил возвращаться. Но я - не бар-Йохай. И вы, пан Станислав, тоже.

- А договориться? - живо подхватил он. - Ведь нужно же им чего?

Я закрыл глаза. Блаженны несведующие! Договориться - с кем? С чем? С громом, с молнией, с потопом?!

С Рубежными Малахами?!

На миг все словно сгинуло - и я вновь очутился в холодном мокром лесу у старой дороги на Умань. Заныли скрученные веревкой запястья, запершило горло от страшного, удушливого духа горящей заживо плоти. В глаза ударил ослепительный свет - ярче пламени, ярче солнца: белый, проникающий даже сквозь закрытые веки.

- …Твое желание услышано, Иегуда бен-Иосиф! Да будет так! И знай, что жалеть уже поздно!

Кровный соловый конь нетерпеливо переступал тонкими ногами, плохо понимая, чего ждет хозяйка. Горячие ноздри раздувались, копыта били в снег.

Ярина растерянно оглянулась. Вот еще одни сани, забитые добром, за санями бежит одуревший козленок, на руках у бабы - рыжая кошка.

Бегут!

С самого утра бегут - кто в Полтаву, кто в близкий Харьков. Пустеют Валки!

Девушка покосилась на Хведира. Тот сгорбился, вцепившись здоровой рукой в конскую гриву. Конь словно чуял - свесил голову, глядя вниз, на истоптанный снег.

За этот страшный день парень почернел; у рта залегла нежданная складка. Горе - и поплакать некогда.

Вот и еще сани, на них баба с двумя младенями. Муж тут же - сидит на пристяжной в распахнутом тулупе.

Бегут!

…Тело пана писаря привезли поздним утром - порубленное, с выжжеными очами. Не ладно умер Лукьян Еноха! Остальных оставили в Хитцах - в полусоженной церкви. И некому было оплакать - в селе не осталось ни души. Кто не погиб, порубленный, пошматованный, застреленный, тот сгинул, уведенный неведомо куда.

Погинули Хитцы! И теперь страх пошел по округе. Некому отозваться, некому стеной стать…

- Может, и вправду уехать? - поневоле вырвалось у девушки. - Хведир, что делать?