Марина Ефиминюк - Ускользающий мир

— Да, что вы, — беззаботно махнула мама ножом, перемазанным в масляном креме, — отец Женечки старше меня на пятнадцать лет. Просто наша Женечка, — она окинула меня недоумевающим взглядом, — сложная девочка.

Я зажмурилась и попросила про себя: "Только не говори это вслух!"

— У нее богатый внутренний мир.

Молитва все-таки не помогла.

Почему я не могу провалиться на месте или зайти в дверь чулана, а выйти уже в своей маленькой знакомой квартирке с обоями в цветочек?!

— Да, что вы? — Услышала я насмешливый баритон, и тюкнула острым лезвием ножа по пальцу. Кожу от едкой лимонной кислоты защипало, и выступила кровь. Кажется, от стыда у меня загорели даже уши.

— Да, да, поверьте! Она очень талантлива, очень! — Продолжала меня нахваливать мама, будто продавала на рынке за сходную цену. — Вы, наверное, знаете, что после литературного института Женечка решила написать собственный роман? Бедняжка, она ведь работает над этим своим романом сутками! Так переживает, что никому не дает его читать. Она говорила вам об этом?

— Нет, как-то не упоминала, — голос буквально измывался, я чувствовала, что Люкка буравил взглядом мой затылок.

— Да, да, Женечка настоящий трудоголик. В общем, стоит признаться, — щебетала мамаша, — мы уже и не думали, что она сможет с кем-то познакомиться. Ну, вы понимаете, Женечка не дурнушка, конечно, но и не писаная красавица… — Мама осеклась, догадавшись, что ее понесло. — Мы, честно, очень переживали с папой, а тут вы… Такой… — Вложила она в единственное слово многочисленные эпитеты мужской красоты. — Знаете, она очень, очень ранимая. Она такая, — и тут мама не нашла ничего лучше, как нараспев продекламировать четверостишье собственного сочинения: — "Возможно дура ты, но видит бог! Прекрасна, если просто приглядеться! Вблизи ты так походишь на цветок, а запах западает прямо в сердце".

"Я Пастернака не читал, но, знаю, сволочью он был известной!" Я кашлянула, чтобы заполнить неловкую паузу.

Мама подхватила торт и унеслась в гостиную, торопясь отобрать у отца остатки коньяка и жирную грудинку, которую ему запретил врач.

Я прижалась лбом к дверце навесного шкафа, боясь даже оглянуться. Люкка встал рядом, облокотившись о стол, и скрестил руки на груди.

— Без комментариев, пожалуйста, — сквозь зубы пробормотала я.

— Значит, день и ночь кропишь над романом? — Услышала я бархатный голос.

— Господи, хватит! Я и так сейчас умру от стыда! — Взмолилась я. Оказывается, он внимательно следил за моим нервным лицом, в глазах плясали самбу черти. Его губы отчего-то находились совсем рядом с моими.

И что-то случилось со мной. Как будто внутри сверкнуло, а внизу живота как-то странно заныло. Неожиданно нахлынула волна необъяснимого смущения.

Когда мы добрались, наконец, до моего дома, то Город накрыла темнота. Загорелись мириады ночных искусственных огней. Маленький двор, заставленный автомобилями, окунулся в тишину и прохладу. За обратную дорогу я не могла выдавить ни единого звука, как сломанный граммофон, и чувствовала себя хуже некуда.

Он остановился у подъезда, заглушил мотор. На этот раз он вышел, а уже через какое-то короткое мгновение открывал дверцу у пассажирского сидения. Люкка нагнулся ко мне, в темноте скрылась его красота, только голос обволакивал:

— Пригласишь к себе?

Я быстро облизала губы и покачала головой, боясь даже покоситься на мужчину, чтобы не сдаться:

— Вряд ли.

Он усмехнулся и помог мне выбраться на тротуар. Поддерживая за локоть, Люкка проводил меня до подъезда. Пустой двор с одинокими тополями утопал в темноте, разбавленной лишь светом единственного фонаря. Как-то по-особенному грустно пахло осенним холодом. Дымное небо прорезали лучи прожекторов, заменяющие звезды. Только половинка бледной луны, чуть прикрытая ватой черных облаков, печально моргала на землю.

— Прощай, — только и сказал он.

— Спасибо.

Голос как-то нехорошо дрогнул, сердце сжалось. Неужели он даже не попытается настоять?! Господи, хоть бы поцеловал что ли! Тогда бы я растаяла и быстренько поменяла свое решение! Я совсем не хочу быть твердой!

Но он лишь усмехнулся, спрятав руки в карманы:

— Иди, а то совсем замерзнешь.

Если бы он только знал, что мурашки по открытым рукам побежали вовсе не от ночной прохлады.

Когда он заходил в светлое фойе дома, где жил, то уже почувствовал легкое беспокойство. Внутренний голос подсказывал ему, что, скорее всего, «гости» дожидались его в гостиной, развалившись на диванах и попивая лучший коньяк, принесенный всего пару недель назад из Индустриала.

Собственно, он не ошибся. Выйдя из лифта в огромный холл, Люк увидел у своей двери двух замерших охранников, безучастных и немых, и тут же узнал в них телохранителей Оскара.

Что за неудачная неделя?! Что за паршивый день?!

Отчего-то злость на собственное невезение приобрела иное направление. В голове вспыхнул образ маленького личика Евгении, как-то смущенно отсылающей его восвояси.

Ни одна женщина. Ни разу в жизни. Не отказывала ему.

Он же знал, что красивая физиономия буквально завораживала их, гипнотизировала и заставляла сдаться по первому щелчку пальцев. Люкка прекрасно видел, что происходило с Евгенией на родительской кухне. Слышал бешеный стук ее сердца, видел подрагивающую жилку на шее, нервный румянец, когда он называл ее Евой. Она попалась, как ребенок…

Какого же тогда ляда?!

Вместо приятного вечера, ему придется встречаться с отцом Семьи.

Оскар действительно сидел на диване, закинув ногу на ногу, и смотрел старое видение. В пустой огромной квартире громкий звук разносился злобным эхом. По горизонтальному большому экрану, стоявшему посреди гостиной, между крошечных выглядевших почти настоящими деревьями носились разноцветные трехмерные фигурки людей. Когда сигнал сбивался, то они подергивались рябью, их ноги и руки расплывались в разные стороны.

— Люк, это видение просто умора! — Оскар, не глядя на мужчину, ткнул пальцем в сторону метавшихся человечков и осклабился.

— Здравствуй, Оскар, — Люк застыл в дверях, скрестив руки на груди.

— Ты не весел, друг мой? — Глава Семьи нажал на красную кнопку на длинном пульте. Экран вспыхнул и погас, разноцветные человечки исчезли.

— Не до веселья, — скрипнув зубами, согласился Люк.

На красивом лице заходили желваки, глаза прищурились.

Из кухни, жуя большой бутерброд, вышел щупленький мужчина с коротким ежиком на голове. Нижняя челюсть с острым подбородком, не останавливаясь, перемалывала, как жернова, толстый кусок хлеба с сыром.

— Здорово, Люк, — прохрипел он.

— Здравствуй, Петр, — спокойно отозвался Люк, стараясь не выказывать своего раздражение по поводу обжорливого гостя. От Невезунчика как всегда пахло резким одеколоном, этот запах намертво привязался к Люку, казалось, им провоняла вся квартира.