Людмила Астахова - Злое счастье

— Извольте ознакомиться, милорд, — церемонно поклонился Уйрэл, протягивая запечатанную тубу со свитком. — Я подожду вашего ответа здесь.

Рыжий невозмутимо указал на табурет возле стола, мол, не обессудь, но в военном лагере не до удобств. И пока Голос Короны с интересом разглядывал скромное убранство палатки командующего, Мэй сломал печать и углубился в чтение.

Впоследствии, в'етт Уйрэл мамой клялся и присягу давал, что на осунувшейся небритой физиономии Отступника не проступило даже намека на эмоции. Улыбаться Мэй, конечно, не улыбался, но его и не перекосило от злости, как мечталось кое-кому в Лот-Алхави. Он обмакнул перо в чернила и вывел чуть ниже королевского росчерка всего одну фразу: « Я все понял ».

— Пожалуй, не стану вас дольше задерживать, в'етт Уйрэл, — молвил он, протягивая гонцу свиток.

— А подписаться? — растерялся юноша.

— Государь прекрасно знает мой почерк. Вам не о чем беспокоиться, — заверил его Мэй, и, как ни в чем ни бывало, вернулся к прерванному чтению какого-то скучного документа на гайши — языке нэсс.

Исписанный сверху донизу мелким бисерным почерком лист, к тому же разделенный на множество пунктов, никак не мог считаться интересным чтивом. Гонец не сдвинулся с места. Он сам не мог объяснить, чего ожидал от Рыжего князя. Столичные доброжелатели настоятельно советовали дождаться, когда Мэй пожелает высказаться. По их ухмылкам даже такой простодушный юнец, как Уйрэл, догадывался: Отступник должен, как минимум, возмутиться.

— Вы можете идти, — напомнил Мэй, не поднимая взгляда на гонца.

И что оставалось делать бедному юноше, кроме как убираться восвояси?

Едва за его спиной колыхнулось полотнище, заменяющее в шатре дверь, Рыжий откинулся на спинку кресла и рассмеялся. Невесело так рассмеялся. Утер носы столичным стервятникам и не дал насладиться очередным унижением, но не более того. Если бы сдержанность и самообладание сумели защитить его воинов на поле битвы, то Мэй обязательно отправился бы в столицу с визитами вежливости ко всем своим явным и тайным недоброжелателям и там бы явил всему высшему свету силу собственных нервов. Если бы все было так просто.

— Можно? — спросил Дайнар, засовывая внутрь шатра голову. — Чем обрадуешь?

— Ничем. Государь решил подождать, чем у нас тут кончится дело.

Глаза Дайнара нехорошо блеснули. Он вошел и плюхнулся на освободившийся табурет.

— Как он это пояснил? — спросил он, разглядывая накопившуюся грязь под ногтями.

— Что-то там о второй линии обороны. Если честно, я не вчитывался, мне хватило общих фраз, — равнодушно молвил Мэй. — Нечто подобное я предполагал изначально.

— У Альмара уже вошло в привычку предавать друзей, — прошипел Дайнар.

— Какая разница? Он-то, может, и хотел бы помочь, но кто в Лот-Алхави ему позволит следовать зову сердца и совести? Ты таких знаешь? Я — нет.

— Ты снова его оправдываешь? — взвился соратник, окончательно теряя терпение.

Возмущение Дайнара достигло апогея, он вскочил и заметался по грязному вытоптанному множеством ног ковру.

— Я не понимаю! — кричал он. — Мэй, я отказываюсь понимать! Видимо, прав был Финигас, когда подозревал Альмара в коварных замыслах! Наш государь вновь и вновь отказывается от своего слова. Как это называть?

— Прекрати истерику! — жестко рявкнул Рыжий. — Ты можешь винить Альмара во всех прегрешениях, но от этого никому не станет легче. Прежде всего, нам с тобой.

Но Дайнар и не подумал униматься. Его просто трясло от злости и обиды.

— Ты думал, что, служа беззаветно своему народу, сумеешь вернуть честное имя? Надеялся, что однажды Альмар покается перед тобой за поруганную честь? На что ты рассчитывал?!

Мэй нахмурился, по-отцовски сдвинув густые брови. Нельзя сказать, что соратник был настолько далек от истины, а в чем-то Дайнар бил в самое больное место. Что скрывать, поначалу именно таковы были мотивы. До определенной степени, разумеется. Рыжий никогда не обольщался относительно великодушия Верховного Короля, никогда не ждал публичного покаяния. Но где-то в глубине покалеченной души верил в то, что однажды… когда-нибудь Альмар скажет: «Прости меня за Мор-Хъерике». Этого будет вполне достаточно.

Надо все-таки помнить, что Финигас никогда не страдал паранойей, и когда он клял подозрительную неторопливость Верховного Короля, то вовсе не из жажды лишний раз оклеветать ненавистного Гваэхард'лига.

… Мир почти утратил краски, обесцветился до блеклых полутонов, хотя разумом Мэй прекрасно понимал, что это лишь последствия произошедшей с ним метаморфозы. Он хотел поплакать над отцовским телом, но не мог даже глаза сощурить для вида. Дым погребального костра выедал роговицу, а слез все равно не было.

Стремительное падение от прославленного героя до отверженного отцеубийцы для другого стало бы подлинной катастрофой и окончательно сломило, но Рыжий благополучно утратил способность горевать и стыдиться. У него отобрали меч — ну и пусть, заключили под стражу — ничего страшного. Странным Мэю показалась лишь отстраненность Альмара. Король не пожелал встретиться с Отступником, не попытался поговорить откровенно, возложив эту обязанность на дознавателей. Даже на погребение Рыжего привели под конвоем, разве только не связанным и не в кандалах.

«Серебряные» гвардейцы косились на Отступника с опаской и недоумением. В самый бы раз просить о милости, дабы государь даровал право совершить над собой ритуальное самоубийство. Глядишь, в знак былой дружбы Альмар сделает одолжение. Напротив, Рыжий словно вознамерился доказать всем собственное преступное равнодушие и жестокосердие. И доказал.

Кто видел его на прощании с Финигасом, до сих пор убеждены, что Мэйтианн не скрывал своей радости. Как же! С таким отцом — неведомо, что лучше: его любовь или пренебрежение. Тайгерн вырос в тени своих братьев, почти невидимкой для папаши, и на загляденье, насколько он приятнее остальных! Умница, красавец, кавалер, каких поискать еще.

Мэю же было глубоко наплевать на весь мир, пусть думают, что хотят. Разве не твердят мудрецы всех времен и народов, что истина рано или поздно торжествует и каждому воздастся по делам и свершениям? Разве он не сделал все, что было в его скромных силах? Сделал! А доказывать кому-то свою невиновность, и, паче того, оправдываться он и не подумал.

— Я знаю — он меня ненавидел, — прошелестел над ухом голос Альмара.

Он нарушил все мыслимые правила, обращаясь к отцеубийце напрямую. За что Мэй мысленно поблагодарил своего друга и короля.

— Он всех ненавидел, всех, кто хоть в чем-то превосходил его самого, — ответствовал Мэй бесстрастно. — Ты — не исключение. Порой, он даже меня готов был убить.