Азамат Козаев - Ледобой

Сивый сам колол жертвенного бычка. Внимательно глядела за ним во все глаза. Ведь ничегошеньки пока не знала о своем муже. Уж на что Тычок дольше всех нас с Безродом, но и тот знал немногим больше. А, между прочим, то, как человек ведет жертвоприношение, глазастому о многом расскажет. Воем был или охотником, мастеровым или еще кем-то. Глядела за мужем во все глаза. Безрод с одного удара в сердце повалил бычка, а я не упустила ни единого движения, все подметила. Не иначе, мой постылый долгое время знался с охотой, хотя найди такого, кто не знался бы. Но у этого нож просто летал.

Безрод встал над жертвенным животным и долго что-то шептал. Люди замерли Всякий перед дальней дорогой говорит с богами, каждый о своем. Кто легкого пути просит, а я выпрашивала потернистее. Наверное, боги изумились моим неразумным просьбам, поди, никогда не слышали, чтоб путники просили дороги потяжелее.

За этот последний день в Торжище Великом так устала, что едва приклонила голову на изголовье, мигом провалилась в сон. Сивый остался на ногах. Когда разошлись соседи, бабка Ясна усадила Безрода рядом с собою на крыльцо, и сколь долго они просидели, не знаю. Уже спала.

Ни свет, ни заря меня, лежебоку, осторожно потрясли за плечо. Я вскочила, будто при пожаре. Положила себе, дурище, подняться на ноги раньше всех, да куда там! В бане горела маслянка, а муженек стоял рядом, его рука лежала на моем плече. Не хотела, чтобы именно он разбудил меня, да, видно, судьбе не закажешь. В избе Ясна готовила что-то в печи на дорогу. Гарька, наверное, сотый раз перебирала свои нехитрые пожитки, оставалась невозмутима и спокойна. Тычок, спросонья мятый-перемятый, скреб загривок и поеживался. Что нам всем четверым собраться? Все нажитое поместится на одном плече. Подобрались, как по волшебству. Одно слово – Безродовичи.

Бабка Ясна вытащила из печи хлеб, румяный, круглобокий, ароматный. Глаза у старухи были на мокром месте, того и гляди, прорвет ворожею, заплачет. Но старуха лишь тверже сжимала губы. Крепилась. Плакать станет, когда уйдем. Не одну тоскливую ночь проревет в подушку.

Все, в дорогу. Мы вышли на крыльцо. Безрод на пороге осушил путеводную чару, и неожиданно улыбнулся нашей терпеливой хозяйке. Полез в мешок, достал чудесный платок, расписанный дивными птицами, и укрыл ярким разноцветьем плечи ворожеи. Бабка Ясна не сдержалась, протекла слезами, стояла и молча хлюпала носом. У меня самой в душе что-то трепыхнулось. Я крепко обняла старую и вытерла ворожее слезы новым платком. Эх, могла бы хоть как-то отдать бабке то тепло, которым одинокая ведунья окружила меня хворую! Но у меня ничего не было, кроме горячих слов.

Не оглядывались. И так знали, что старуха будет провожать взглядом, пока не скроемся из виду. Вроде и сгорела моя изба, но сейчас как будто из дома уходила. Видать, где тепло человеку, там и дом. Я усмехнулась. Какой очаг для меня затеплит Сивый, какой дом собирается выстроить? Как будет ломать мое нежелание? Чуяла – каменеет душа, жестчает. Когда гляделась в зерцало, подмечала – глаза становятся злей. Нельзя иначе. Свои напасти я должна встретить не улыбкой, а мечом и ножом. Ласковый глаз теперь ни к чему. Некому больше глазки строить, глядеть ласково и весело. Того, кто отправит меня в палаты Ратника, я встречу криком и крепким ударом, это все о чем прошу богов. Сивый оглянулся, как будто услышал мои тайные мысли, ухмыльнулся в бороду и дальше зашагал. Я отдарила жгучим взглядом в спину.

Вот и пристань. Вот и ладья, что понесет нас по тернистой дороге. А вот купчина, который не хотел брать меня и Гарьку. Маленький, круглый, словно колобок. Его и звали похоже – Круглок.

– Эти что ли? – махнул на нас.

– Да.

Круглок подошел к Гарьке, и наша коровушка презрительно усмехнулась. Не иначе у Безрода переняла. Даже усмехалась как он, правым уголком губ. Верно говорят, с кем поведешься от того и наберешься. А купчина подле Гарьки – как лесная птаха перед моречником. Растопчет моречник и не заметит. Круглок скривился, будто вместо меда хлебнул соленой воды.

– Сходни не обвали! – мрачно кивнул на ладью. – До тебя служили, и после послужат!

– Птахой вознесусь! – ехидно пообещала Гарька, и купчина попятился.

Хоть мы деньги заплатили, все равно лежебок на ладье не ждали. Взяли с собой только потому, что мы уже ходили по морю и знаем, с какой стороны браться за меч. По-иному, купчина лучше бы сам нанял троих воев, чем разжился дурными деньгами. Вышло, что на ладью нас провели мечи. Ничего необычного, в разуме купцу не откажешь. Я как будто знала, что придется грести, и стала готовиться загодя. Нашла крепкую жердь, примерно с Гарькину руку толщиной, до середины закопала в землю, чтобы торчала наискось и ломала, будто весло, пока не сломала. Много сил жердь забрала, но еще больше назад вернула.

Поначалу нас тащил только свежий ветер, но в открытом море сели за весла.

– А ну братья, поможем ветру! – зычно гаркнул кормщик.

– И сестры. – Буркнула Гарька, косясь на меня.

Ну, грести, так грести! Гребцов наш купчина подобрал себе одного к одному, ровно груздей в лукошке, мордастых, рукастых, здоровенных. Только глянула на них – едва со смеху не свалилась. А рожи-то у всех хитрющие! Махом позанимали все скамьи подальше от кормы, поближе к носу, чтобы мы с Гарькой сели прямиком под их жгучие глаза, да ездили задами по скамье на веслах. Наша коровушка лишь выругалась вполголоса, окатив гребцов таким холодным взглядом, что будь я тот гребец, поежилась бы. Я же молча пошла на корму. Но дорогу мне неожиданно преградил Сивый.

– Пусти.

– Не садись за весло.

– Я смогу. Гребла раньше.

– Пуп развяжется. – Ухмыльнулся. – Только-только на ноги встала. Нагребешься еще.

Не могла не признать очевидного и нехотя отступила. Безрод сел на скамью вместо меня, взял весло в руки и весело переглянулся с Гарькой. Этой точно ладейное весло в тягость не станет.

– Раз, два, три! – кормщик отбил меру, и весла дружно нырнули в воду.

Я думала Сивый скоро устанет, сдастся, ведь не заметила его за тем, чтобы он после ранения силу себе возвращал. Не плавал, мешки с песком не таскал, с дубовым чурбаном не боролся. Но солнце вошло в полдень, а он все еще греб наравне с остальными. Все гребли, кроме купчины, меня, да Тычка. Я и раньше ходила на ладьях, правда не часто, и ничего диковинного для себя не нашла.

Середину дня шли под ветром, а к вечеру опять за весла взялись. Муж постылый и теперь не пустил меня к веслу, и опять я села на носу с Тычком. От нечего делать внимательно следила за гребцами. Неплохо гребли, но видала греблю и получше. Еще не спаялись в одно весло, видать, не слишком давно ходят вместе. Особенно старался здоровенный детина с рожей плоской, точно блин. Все норовил на меня оглянуться, да глазом облапить. Едва свою бычью шеяку не свернул. А все равно красивее остальных греб Сивый. Никогда бы не подумала.