Янис Кууне - Каменный Кулак и Хрольф-Потрошитель

Дверь открыл мрачный, как сон камня, человек и безмолвно уставился на пришлеца.

Волькша уже открыл рот, чтобы поприветствовать хозяина дома, но осекся, и не потому, что не знал, что сказать, а потому, что лицо винедца показалось ему знакомым.

Годинович вгляделся и невольно заулыбался.

Да! Конечно! На Масляной неделе Волкан не раз помогал этому человеку, толмача с фалийского на прочие языки ярмарки. Его звали… Альферт. И он точно был с Одры! Вот это встреча! Одна беда, весной на Ильменьском торжище не было гостя улыбчивее и смешливее, чем фалиец, а двери Волькше отворил человек-туча. Может статься, это его брат?

– Guten Abend, Herr Alvert, [146]– не очень уверенно произнес Годинович.

Человек в дверях удивленно поднял брови, в свою очередь всмотрелся в лицо парнишки, и на несколько мгновений к нему вернулась знакомая приветливая улыбка.

– И тебе добрый вечер. Ты ведь… сын Готтина… Варглоб, да?

– Да, Херр Альферт, это я, – несказанно обрадовался Волькша.

Вот ведь Макошь, вот затейница!

– Заходи. Я рад принимать у себя в доме сына моего друга, – сказал хозяин, пропуская Годиновича внутрь.

Улыбка опять стерлась с его лица, но теперь оно казалось скорее печальным и озабоченным, чем мрачным.

В горнице с очагом, где вкусно пахло едой, Волькша узрел дородную фрау – хозяйку дома, молодца на пару лет старше себя и трех девчонок от двенадцати до пяти лет отроду. Фёйлены дули губки и старательно делали вид, что помогают матери, а юноша бросив на Волькшу взгляд полный тоски, отвернулся к огню.

– Да, не в лучший час пришел ты в мой дом… – вздохнул Херр Альферт и тем ни менее представил: – Рудгер, девочки, Магда, это Варглоб, сын Готтина-толмача с далекого Ильмень-озера. Я вам о нем рассказывал. Очень способный и учтивый юноша. Он очень помог мне в этом году, когда я торговал там меха для…

На последних словах его голос упал, а сам он уставился на огонь точь-в-точь, как его сын.

– Может быть, мне лучше уйти, Херр Альферт, – предложил Волькша, чувствуя, что и правда явился в этот дом не вовремя. Тень большого горя колыхалась в каждом углу обеденной горницы.

– Нет, Варглоб, – спохватился хозяин: – Даже и не думай. Ты не взял с меня мзды на торжище, так что я твой должник. Раздели еду и кров с моей семьей. Хорошо?

– Хорошо, Херр Альферт, – согласился Волькша, поскольку понятия не имел куда он пойдет, если и правда покинет этот дом.

Венед с волнением ожидал расспросов. Если у него и были какие-то задумки на разговор с незнакомым жителем Винеты, но к встрече со старым знакомцем своего отца он был не готов. Однако время шло, а Альферт ни словом не полюбопытствовал, что привело Волькшу к дверям его дома.

Когда опустошенные взгляды семейства, печальные вздохи и ответы невпопад стали невыносимы, Годинович собрал в кулак все свое красноречие и начал выяснять, что же случилось в доме весельчака Альферта.

Купец долго отнекивался, но потом все же поддался на уговоры Волькши и поведал свою беду.

Хотя вряд ли это было только его несчастьем. Так или иначе это касалось всей Винеты.

Как и злословили на Бирке, по Волину испокон века гуляли междоусобицы. Сосед гневался на соседа. Поножовщина была на острове столь обыденным делом, что о ней даже никто и не судачил. И все по тому, что ругии и турпилинги жившие здесь с незапамятных времен были недовольны появлением в этих краях венедов хижанского и лютического племен. Впрочем, и сами германцы были не прочь побиться друг с другом на ножах. Все понимали, что никому нет пользы в этих сварах, но продолжали браниться.

Через этот постоянный раздор западную часть Волина подмяли под себя данны, а восточную вместе с богатой Винетой – обложили данью свеоны. [147]И, казалось не было никакой возможности помирить разрозненные народы острова.

Но весной прошлого года произошло нечто изменившее вековые устои. Рудгер, сын старшины Винетских турпилингов Альферта, влюбился в Броню, Брониславу, дочь Белсы, хижанского старшины. Ни порка, ни уговоры, ни сидение под замком на хлебе и воде, ни суточные стояния коленями на горохе, ничего не вразумляло Рудгера: «Что хотите со мной делайте, а я все равно возьму в жены Броню-красавицу».

– Да что уж тут говорить, красивее и разумнее фёйлены по всему Одеру не найти, – каялся Альферт: – К тому же и она похоже присохла к моему сыну. Хижанские женихи ей прохода не давали, а она, как заговоренная, смотрела на Рудгера и алела щеками точно наливное яблоко.

Делать нечего, стал Альферт мосты наводить к хижанскому старшине. А тот оказался душа-человек. И как только они за все прежнее время не сдружились. Вот что значит наследная тяжба, когда каков бы ты ни был, а если ты – хижанин, то непременно враг и обманщик. Альферт с Белсой на том выросли, отцы их этим вскормились, да и деды большими ложками сею соленую кашу наворачивали. А на поверку оказалось, что не важно, на каком языке ты в лавке торгуешься, важно есть ли у тебя сердце и совесть.

Через эту любовь Рудгера и Брони, через дружбу Альферта с Белсой начала в Винете достодавняя вражда утихать. Решать все стали на общих сходах. Тут и жить стали лучше. Богаче. Радостнее.

И осталась в городце одна печаль – свейская дань, хоть и не частая, но гнетущая. Вот как-то посчитали старшины своих людей по головам да и подивились: оказалось, что буде они вместе выступят, да еще и соплеменников со всего Волина кликнут, так они могут до тысячи бойцов поднять против варяжских двухсот. Пусть не все они горазды булавами махать, так ведь навалом можно и реку вспять повернуть.

Вот и решили с этого года свеям дани не платить, ворота, которые Уппландский ярл двенадцать лет назад приказал с петель снять, обратно вернуть и изготовиться гнать супостатов железом с Волинской земли.

Чтобы окончательно турпилингов и хижан узами кровными связать Винетский сход порешил этой осенью двадцать парней и девиц из обоих народов меж собою обженить. Сразу и по ляхетскому, и по германскому обряду. Понятное дело Рудгер и Броня первой парой в том свадебном хороводе должны были стать.

Но тут сварливые ругии, что проживали к западу от Волина, начали корить турпилингов за сговор с хижанами. Дескать, они нашу землю поганят, идолов своих везде ставят, вере наших отцов мешают.

На то у Винетских германцев был один ответ: «Если уж наш старшина, коей должен блюсти отцовские обычаи порешил породниться с хижанами, то мы только рады. Нет больше сил терпеть поножовщину. И так половина парней с той и другой стороны еще до жениховства калеками становятся».

– Да и не в отцовской вере и обычае была ругийская печаль. Убоялись они, что помирившись да породнившись Волинские турпилинги с хижанами станут над всем Одерским заливом верховодить, – пояснил Альферт.