Симона Вилар - Ведьма

— То не твоя забота, древлянин. За своих людей только мне отвечать в Киеве стольном.

Ясно, не нашлись, догадался Мал. И Свенельда, похоже, это не волнует.

Малфутка ожидала варяга в отведенной ей горнице. Надела поневу, переплела косу, стала в окошко выглядывать, наблюдая за тем, как вывозят на тачках снег с теремного подворья. Девушке до сих пор не верилось, что это она вызвала столько снега Может, совпадение? Однако все же хорошо, что так получилось. И приятно ей было вспоминать, как они со Свенельдом кружили по чащам, словно остались одни в целом мире, словно не было больше никого на всем белом свете, кроме нее с варягом милым… И ни тяготы пути в заснеженном лесу, ни усталость от долгого блуждания по снегу, ни ночевки в промерзших зимовках, а то и просто на еловых лапах на снегу, не были ей страшны. Теперь же они вернулись, и ни обещанная награда от Свенельда, ни нарядные одежды, ни удобство отдельной опочивальни (в старшинной избе только Громодар имел такую роскошь) не избавляли ее от волнения — как-то у них все сложится?

Искоростень Малфутке не понравился. Тесно, серо, грязно, несмотря на свежевыпавший снег, избушки лепятся одна к другой, проходы между ними узкие, как щели, не везде и телега проедет. Наверное, когда снег растает, тут еще грязнее будет. А лес вокруг города повырублен — голо, неуютно. И хотя терем князя Мала был хорош — в два этажа, просторный, весь в резьбе, ярко раскрашенный, — но только для Малфутки любая из землянок-заимок, где они со Свенельдом ночевали, казалась милее, раз ее варяг там с ней был, обнимал, засыпая под гудение печурки. Здесь же… Малфутка, хоть и заметила, какой ей почет оказали как избраннице посадника, да только страшилась, чувствуя, что недолго теперь счастье ее продлится…

И оказалась права. Свенельда сразу отвлекли от нее, а когда под вечер явился в горенку, то уже был в доспехах, в охабене [43]дорожном.

— Прости, что оставить тебя должен, Малфрида. Много дел накопилось, следует по погостам проехать, проверить, и как. А то без хозяйского догляду… Сама понимаешь. Однако прежде чем тебя покину…

Ей подумалось, побудут вдвоем напоследок, но у Свенельда ее уже небыло. Он развернул на лавке кусок выделанной телячьей кожи и, достав из печи уголек, стал отмечать источники, у которых они были. Так ли он все понял? Пусть глянет, запомнил ли он все так, как нужно?

Она посмотрела. Да, у места, где за рекой Уборть болотце начинается, источник есть, и у истоков самой реки почти три. Так же варяг отметил на рисунке место, где стоит дуб, побитый молнией, и где тоже живая и мертвая вода бьет. Свенельд вопросительно поглядывал из-под светлых волос на Малфутку уточнял, верно ли. Она только подивилась, как он все запомнил. Однако тревожно ей стало. Никак не могла опомниться, что тайны своего племени ему, чужаку, открыла. Поэтому и вздохнула облегченно, когда посадник, уточнив еще раз все и внимательно вглядевшись в рисунок, резко бросил его в печку. Кожа с начертанными пометками корчилась, как живая, сминалась, словно стараясь уберечься от огня.

— Свенельд, — тихо молвила Малфутка, — Ты хоть понимаешь, чем для нас обернется это, если волхвы прознают? Я и кары-то такой представить не могу…

Когда он обнял ее, сразу стало спокойнее. Свенельд негромко сказал: пусть его Малфрида не волнуется, кроме них двоих, о том никто больше знать не будет. А когда он весной вернется и заберет ее в Киев, то она вообще в стороне от всего окажется, страхи свои позабудет.

Потом он уехал, а она осталась ждать. Дни тянулись тоскливые, одинокие. Малфутка прислушивалась к гомону большого терема. То приезжал кто-то, то уезжал, слышались шаги, голоса. Она жила в уединении и охраняли ее двое оставленных посадником витязей.

Князь Мал иногда закатывал пиры, бражничал с боярами, тогда в тереме поднимался шум и возня, звучала музыка, порой раздавался истошный бабий визг, смех. Один раз Мал едва ли не у порога горницы Малфутки девку к стене привалил, сопел над ней натужно да все приговаривал.

— Ты мне сына роди, касаточка. Я тебя в княжью кику тогда одену. Только бы сыночка постаралась…

Таких легкодоступных девок в тереме было предостаточно. Малфутка сначала не больно с ними зналась, но после того как наскучили ей уединенные прогулки вдоль заборов Искоростеня да одинокие вечера в горенке, где все щели и выступы до дыр проглядела, невольно потянулась к ним. Обычно не очень общительная, она стала теперь подниматься по вечерам в девичью, где жили теремные девки. Хотя и девками их можно было называть только потому, что ни одна из них кику не носила. А так все были под мужиками, когда приходилось — то ту, то другую выбирали. И пуще всего хотелось теремным красавицам, чтобы кто-нибудь их насовсем выбрал да увез с собой. Такое нередко случалось, вот по вечерам, прядя кудель или вышивая, они и судачили, у кого на какого из полюбовников надежда имеется.

— А если забеременеет какая из вас, тогда как? — спрашивала у них Малфутка. — У нас вот, в селище Сосны, такую сразу замуж отдавали, а если не брал никто, то ребеночка весь род растил-кормил.

Теремные девки только вздыхали грустно. Если избранник не заберет понесшую от него, то дитя оставалось в Искоростене, подрастало на теремных хлебах, пока его не пристраивали к какой-нибудь работе или отдавали в услужение к кому-то, однако защиты и покровительства такому нагулышу никто не обещал. Даже мать, так как она по-прежнему ждала мужа-защитника, и если находился такой, то ребеночка обычно оставляла, хотя и пыталась навещать при случае.

— А хуже всего, — делились с Малфуткой теремные, — если срок красы проходит, а мужем-защитником так и не успеешь обзавестись. Тогда такой бабе-одиночке вся радость, если не прогонят, а оставят прислугой, работу какую-никакую дадут за пропитание. Эх, нелегкая у нас доля, хуже рабской. Хотя тебе, тосковать особенно не о чем. Всем известно, как Свенельд относится, как бережет.

Малфутка знала, что девки ей завидуют, хотя про себя и говорили, что непонятно им, отчего витязь киевский такую себе приглядел. Порой они беседовали между собой об этом, даже не смущаясь присутствием самой Малфутки. Она обижалась на них, но и жалела.

«Нет, Свенельд не оставит меня, не обречет на подобный удел. Наша тайна нас связывает, да и любит он меня… Я ведь знаю».

Но дни шли за днями, а Свенельд все не показывался, и начала Малфутка опасаться своей участи. Тоскливо становилось у нее на душе, даже пища теремная сытная не радовала, отодвигала она от себя редкие в эту голодную пору пироги, отказывалась от каш. В Искоростене готовились к празднованию Масленицы, но и это не приносило Малфутке радости.

А потом приехал Свенельд, да не один, а с целым войском. Посадник был чем-то недоволен, все время переругивался с воеводой, которого охранники Малфутки называли Дубуном.