Янис Кууне - Каменный Кулак и мешок смерти

– За мной! Надо не дать им закрыть ворота! – крикнул он своим сотоварищам и бросился к Ишбилье.

Огруженные бранным железом и тяжелыми щитами шёрёверны едва поспевали за Каменным Кулаком, который одним ударом опрокидывал любого, кто вставал на его пути. Викинги пронеслись над полем битвы, точно железные дроты из стреломета, и успели к своей цели как раз в то мгновение, когда створки ворот уже почти сошлись.

– Русь! – закричал Варг. – Навались!

Могучая русь Хрольфа, где в ту пору каждый был под стать Ольгерду, с разгона наскочила на ворота. От удара варяжских удальцов защитники Ишбильи попятились, и ворота раскрылись на ширину локтя.

– Русь! Русь! – кричали варяги, налегая изо всех сил. Но тех, кто закрывал ворота, было в несколько раз больше, чем тех, кто пытался их открыть, и щель между створками опять начала сужаться.

– Наддай еще! Русь! Русь! Русь! – прокричал Варг и, поднырнув под копьями, коими моросы пытались отогнать варягов от ворот, юркнул в створ.

– Волькша! Ты куда, лих безумный! – завопил Ольгерд, и в это время ворота почти закрылись. – Рууусь! Рууууусь! Там же Каменный Кулак! Навались! Ленивые боровы! Навались!

То ли силы варягов утроились от криков Бьёрна, то ли внезапно ослабели руки тех, кто запирал ворота, но створки опять поддались и распахнулись на размах рук. В это время подоспели и другие шёрёверны. В возникшей сутолоке еще десяток варягов во главе с Олькшей проскользнули в город и обрушили свои билы на головы моросов. Каково же было удивление мореходов, когда у самых ворот они начали спотыкаться о тела недвижно лежащих моросов, а перед ними замаячила спина Варга, пробивавшегося сквозь толпу городских дружинников, как долото сквозь осиновую доску.

– Русь! Русь! – орали ворвавшиеся в город варяги. – За Кулака! Русь! Русь!

В мгновение ока железный клин варяжской руси пробился к своему идолу, к своему Одину, к своему Каменному Кулаку. Шёрёверны обступили его, оттерли моросов в стороны, и вот уже оборона города треснула, точно колода под ударом колуна.

– Русь! Русь! – этот крик жители Ишбильи запомнили на веки вечные.

Ишбилья была разрушена.

Моросы сопротивлялись так ожесточенно, что каждый дом приходилось брать, точно маленькую крепость. Особенно те хоромы, где они обращались к своему Вечному богу Ялле. Такое упрямство могло бы даже из Вьёфн превратить в Гулльвейг. [213]Проиграв поле битвы, не сумев удержать город, моросы продолжали наскакивать на шёрёвернов, как хорьки на медведей. Малорослые, кривоногие, они взывали к своему Ялле и шли умирать под удары варяжских бил. Так поступали только берсерки, вкусившие крови Сиф [214]в начале Белого Пути. В сердца мореходов порой закрадывалась тень страха перед Богом, одно имя которого превращало неказистого темнокожего ополченца в разъяренного и бесстрашного зверя. Но Ишбилья все равно была разрушена.

К концу второго дня пылал почти весь город. Гнев шёрёвернов не знал границ. Моросы погибли все. Но, ломая их сопротивление огнем и мечом, варяги не оставили ни одного погреба, ни одного амбара, где можно было бы поживиться. В огне пожаров погибли и драгоценные ткани, и дивные жемчуга, и кованые ларцы с золотом. Золото и серебро расплавилось и застыло на пожарищах бесформенными лужами, которые приходилось кромсать топорами, дабы рассовать жалкую добычу по гребцовским сундукам.

В уплату за упрямство горожан викинги ограбили предместья и окрестности. Они бы все равно это сделали, но теперь их жестокость была неописуема.

Оставив пепелище Ишбильи, люди Гастинга устремились вверх по Бетис. После недолгой осады они взяли Алджезиру, творили разбой около Кадикса и Медины, после чего с богатым грузом и добычей воротились на свои суда и вновь продолжили поход вверх по реке.

Конунг моросов Абдиррахман трижды пытался дать викингам бой. И каждый раз победа оставалась за северянами. Не будь Бетис в тех местах такой мелкой, Гастинг, на радость христианам Виго и Порту, взял бы и Кордобу. Но в сердце моросских земель вождь вольных мореходов не решился отходить далеко от драккаров и, приняв от кордовского владыки подношения на восемьсот мер серебра, приказал своей ватаге отступить к морю.

Когда прозвучал приказ к отступлению, возмущению Брегондо не было предела. Поразить богомерзких моросов в самое сердце, окунуть в чан с кипящей смолой их надменного эмира – вот чего жаждал неутомимый воевода галисийского Виго. А до этого самого сердца оставалось всего полдня пути!

– Ты струсил, Гастинг! – бушевал галисиец.

– Как говорит наш Стейн Кнутнев: в пиршественных чертогах Одина нет особого стола для дураков, – примирительно усмехнулся сын Снорри. – Мы набили свои сундуки золотом. Мы уходим. Ты тоже можешь уйти. Ты овеял свое имя Славой. Если хочешь, я поделюсь с тобой добычей, но тебе не удастся прельстить меня смертью в бою во имя чужого мне бога Хесуса против столь же чужого бога Яллы. Наши драккары уходят на юг к Ньорва Зунду. [215]Если хочешь, можешь идти с нами. Если нет… ты был достойным соратником. И я скажу тебе вот что: я не хотел бы оказаться против тебя на бранном поле!

Слова сына Снорри утихомирили Брегондо, но не вразумили его. На следующее утро галисийцы двинулись на приступ Кордобы, из-под стен которой они никогда не вернулись в родную Галисию.

А Хрольф, отправив на Бирку еще десяток кнорров с добычей, повел ватагу на южные берега Срединного моря, где шёрёверны взяли приступом город Накхор и вновь перебили множество моросов. Затем его драккары наведались на Балеарские и Питиусские острова, грабили на Форментерре, Майорке и Менорке.

Опустошив Менорку, Гастинг собрал Большой Тинг. Кричали долго. До хрипоты. До хватания за опоясные ножи. Решали, куда идти: вперед на восток или назад на запад. Хейаннир [216]был уже на исходе. Все кнорры с добычей давно ушли на север. От награбленного добра, которое не поместилось на грузовые ладьи, драккары сидели в воде так низко, что в хорошую бурю могли и потонуть. Среди шёрёвернов было много раненых, чьи язвы не позволяли им сражаться с былой мощью. Многие шеппари и форинги требовали вернуться хотя бы в Бордо или на остров Камарга на Роне.

Однако к востоку от Менорки лежали неизведанные северянами земли. Где-то там, в городе Рома, жил самый старший слуга Мертвого Бога – Поуп, [217]которому все эвеки франков и других племен, почитавших Йоксу-Хесуса, слали дань серебром и золотом. Если эвек Роуена был так несметно богат, то как же тогда бездонна казна этого самого Поупа?!

Словом, было от чего драть глотки.

– Да поймите же вы, наконец, – багровел от крика Гастинг. – Все земли, омываемые морями, должны увидеть нашу Славу. Многие тысячи уже пали от наших мечей. Но всякий воин Одина, достигнув одной цели, стремится к другой. Однако я не хочу чтобы вы воевали до конца своих дней! Слышите?! Я хочу сделать так, чтобы все народы сами приносили нам дань! Если мы сделаем Поупом одного из нас, если мы посадим конунгом Ромы… – морской ярл вопросительно посмотрел на Волькшу, ибо не знал более мудрого и достойного человека, но тот мрачно покачал головой, изгоняя из Хрольфа саму мысль произносить имя Каменного Кулака, после чего племянник Неистового Эрланда прикусил ус, однако продолжил: – …хотя бы того же Бьёрна Иернсида, [218]наша слава разнесется по всему свету. Вы до конца своих дней не будете браться ни за весла, ни за билы. И дети ваши всю жизнь будут есть на золотых блюдах самых жирных свиней, пока их животы не лопнут от сытости! Это ли не достойная судьба воинов Одина?! Скажи свое слово, Кнутнев! Ну скажи им уже!