Наталья Резанова - Удар милосердия

– Господин! – подсаженный голос с трудом вырывался из горла. – Там собрались… командиры… решить никак не могут…

– Тебя зовут, – сказала девушка.

– Пусть катятся к черту. Не хочу никого видеть, кроме тебя.

Она внезапно отстранилась.

– Нет. Так нельзя. – Она заговорила быстро, боясь, что иначе утратит решимость. – Без тебя они перережут друг друга… и…утро так близко… и тебе надо хоть немного отдохнуть… поспать… Я не хочу, чтоб ты проиграл бой из-за меня!

Может быть, она хотела услышать: «Мне все равно. Пусть погибнет войско – ты для меня дороже». Но он этого не сказал. Погладил ее по щеке и тихо спросил:

– А как же ты?

Она ответила – без улыбки:

– Я долго ждала. Могу подождать еще день.

Он наклонился и поцеловал ее. Целовал долго и жадно, а она припала к нему всем телом, точно хотела исчезнуть, раствориться в нем. Потом он отпустил ее, отвернулся, чтобы не видеть обращенного к нему лица, чистого, совершенного, высветленного изнутри огнем страсти, и твердо произнес:

– Еще один день.

Повернулся и пошел прочь.

Девушка вернулась в дом. Маркитантка, уже окончательно проснувшаяся, опершись на локоть, пыталась расслышать, что происходит снаружи, и когда девушка показалась в горнице, придвинулась к стене, высвобождая место, и с алчным любопытством зашептала:

– Ну, давай, рассказывай, как все было!

– Ничего не было, – ровно проговорила девушка. – Я не могу отнимать у него время. Сказала, что встречусь с ним завтра.

Она улеглась и закрыла глаза, показывая, что продолжать беседу не намерена.

Писарь на полу, кутаясь в плащ, сентенциозно заметил:

– Женщина должна очень любить мужчину, чтобы отказаться от него.

… И Джаред проснулся. И вышел из сна. Что не всегда происходит одновременно. Сон был чужой – это он определил сразу, как только вошел в него. Иногда это происходило непреднамеренно, хотя обычно он старался не нарушать границу, и по возможности искал уединенного ночлега. Но – ничего не поделаешь. Порой, под воздействием усталости, или иных причин, преграды падали, и не мешали не только мысленные, но и вполне материальные стены.

По привычке он попытался подвергнуть увиденное первоначальному исследованию, при том, что сейчас это было бесполезно. Хотя Джареду удалось заполучить отдельную каморку под крышей, постоялый двор был переполнен, и соседями своими Джаред не интересовался. И вовсе не предполагал, что узнает в ком-то из постояльцев героев сна. Опыта у него было достаточно, чтобы усвоить: пусть каждый сон являет собой отражение пережитого в действительности, чаще всего эти отражения были настолько кривыми, что требуется длительное время для того, чтоб распознать истину в искаженном образе. Затем, далеко не всякий спящий видит себя героем сна. Некоторые предпочитают роль наблюдателя. Так что вполне возможно, спящий или спящая видели события глазами писаря, маркитантки, или вестового. Или вообще отказались от зримого воплощения.

Однако, чей бы это ни был сон, у спящего дела были отнюдь не в порядке. Это Джаред мог утверждать с уверенностью. Положим, это странное освещение – ни ночь, ни день, могло быть навеяно летними ночами на севере Эрда. Джаред такое видел. Но ничего в этом в этом сне не могло принести определенности – а иная химера может выглядеть прочнее камня! Здесь же все разваливалось, растекалось, взгляд ни за что не мог зацепиться. Только на миг Джаред ясно увидел лицо девушки. Когда она в последний раз смотрела на своего возлюбленного, ее размытые черты стали четкими и такими совершенными, что у Джареда сжалось сердце. Лишний довод в пользу иллюзорности увиденного – в жизни подобной красоты не бывает.

Что ж, это его не касается. Если б попросили о помощи – другое дело. А так… ему показали трогательную любовную историю, что характерно – без развязки. Так даже лучше. Плохой конец, хороший конец – все едино. Жизнь не терпит законченности, а сон – это жизнь…

Впрочем, иные говорят, что жизнь – это дорога. Суждение, с которым согласились бы его приятели из бродячего племени, что за Южным мысом называют доми, иди зотти, или кала, а на пограничных землях империи на греческий манер – астиганос, в местном же произношении – цыгане.

Джаред открыл глаза, потянулся и сел. Уже рассвело, и комнатенка представала ему во всей неприглядности. Жилище, показанное ему во сне, тоже не блистало роскошью, но там хотя бы не было таких подробностей, как клопы и тараканы, кишевшие здесь в изобилии. Ничего, ночевал он в местах и похуже, да и этой конуры не получил бы, если б не представился лекарем, а жена хозяина не обожгла накануне руку сковородой. Мазь от ожогов у него при себе была. Слава Богу, ничего серьезнее этих ожогов в хозяйском семействе не наблюдалось, а то он мог бы попасть в неловкое положение. Джаред до неприличия плохо для человека, слушавшего курс в Скельской медицинской школе, разбирался в лекарственных травах, мазях и декохтах, и таскал с собой лишь самые необходимые, без которых его занятия медициной показались бы враньем или бредом.

Самое смешное, что он действительно был лекарь. И неплохой лекарь, если судить по делам. Только его целительские методы ничего общего ни с мазями, ни с микстурами не имели.

Джаред придвинул к себе лежавшую на столе сумку, не глядя, нащупал там среди склянок и свертков холщовый мешочек, достал его и развязал. Вынул оттуда два выточенных из камня шара, каждый величиной с крупную терновую ягоду. Камни были отполированы до зеркального блеска, и в то же время чернее, чем сама ночь. На первый взгляд они казались совершенно одинаковыми. Но человек искушенный заметил бы, что первый камень похож на каплю вязкой свежей смолы, а второй отливает серебром. Да и вес они имели разный. Первый шар был выточен из черного янтаря, или гишера, а второй – из вулканического стекла, из коего, как ведомо посвященным, делаются магические зеркала, и который так труден в обработке, что его называют черным алмазом. Джаред подержал камни в ладони, потом положил на стол.

Да, он не был знатоком в травах и экстрактах, хотя в школе Аль-Хабрии использовались определенные снадобья, в основном, коренья, чтобы погрузить сновидца в транс и вызвать чаемые видения. А уж при лечении больных усыпление с помощью таких снадобий, дабы облегчить страдания, было делом обычным для всех агарянских лекарей. И Тахир ибн-Саид посмеивался над франками, выращивающими коноплю лишь для того, чтобы изготовлять веревки да грубую пряжу. Но Джареду он прибегать к этим средствам запрещал. Отсутствие опыта ведет к излишествам, и может превратить в раба сновидений, – жалкого тирьякеша. А рабби Итамар , обычно воздерживавшийся от каких-либо комментариев при поучениях уважаемого хозяина, согласно кивал.