Василий Доконт - Зимняя охота короля

Успех Готама не мог не радовать. Сокращение вражеской армии больше, чем на треть, плюс отсутствие на поле боя такого рода войск, как пехота — облегчали Василию выполнение его замысла. Разбить, разогнать имеющуюся у наместника конницу, окружить и перебить лысых, и вот он — Безликий. Бери хоть голыми руками, коли сумеешь.

Следовало, правда, учитывать, что Маски имеют свойства взрываться с огненной вспышкой, а попадать ещё раз под пламя и светить потом обожжённой красной рожей не очень-то и хотелось. Это — если уцелеет. А может и не уцелеть: два раза, говорят, в одну и ту же воду не войдёшь. А идти на Безликого, хочешь, не хочешь, придётся самому — у короля слишком много преимуществ, в сравнении с любым соргонцем. Тут тебе и приданная богами сила, и невесть во что превратившаяся «чешуя» — под ней же не было в прошлый раз ни одного ожога, и скорость реакции — благодаря Капе и неким свойствам, полученным от Материнского Камня. Один раз эта реакция уже спасла жизнь и ему, и невесть какому числу цветных повязок Бушира и стражей Клонмела у выхода из Железной Горы.

И с таким набором полезных для безопасности качеств посылать кого-то другого? Нет, брат, шалишь. Ты здесь главный, тебе и отвечать за всё. И за всех. И без того кем-то жертвовать надо: одному с пленением не управится. Лучше уж при взрыве погибнуть, с теми, кто Безликого пойдёт брать, чем потом стыдливо прятать глаза, погубив задаром сколько-то там солдат. Это ему нужен Безликий для изучения, не им. Для солдат уничтожить Маску и проще, и — понятнее.

В разгроме вражеской пехоты имелся ещё один «плюсик», как назвала его Капа. Конница Готама, поджимая наместника с тыла, лишала его возможности уклониться от сражения с войсками короля на открытой местности. Что значительно облегчало доступ к Безликому. И обещало меньшие потери среди солдат Седобородого: Василий, по-прежнему, страдал от гибели каждого своего воина.

План сражения снова строился по принципу ловли «на живца», только приманкой Василий выставил на этот раз себя. Он задумал биться в центре, в первых рядах, завлекая врага сиянием Короны. Никакие возражения командиров на военном совете оказались не способны повлиять на решение короля.

— Всё, что вы можете, господа, сделать для моей безопасности — это обеспечить центр солдатами, которые не дрогнут и не отступят под бешеным натиском лысого табуна. Стоять центру надо на месте, как вкопанным — чтобы ни шагу назад, пока не будет разбита конница наместника, и табун не окажется полностью окружённым. Только тогда, и ни мгновением раньше, центр немного отступит назад, за преграду из пик, что позволит держать табун на дистанции. Ещё дальше, за спинами центра, мы поставим сани и настелем на них помост для лучников. Эта позиция будет у нас единственная стационарная…

— Простите, сир, какая!? — Эрин выразил общее недоумение. — Опять новое слово, и мы не знаем его значения…

— Да, конечно, генерал. Стационарная — это неподвижная и заранее подготовленная позиция. По бокам и позади табуна мы устроим такую же преграду из пик и такие же помосты для лучников, только передвижные. Но есть одно «но»… Если я уверен, что в центре табун не прорвётся — мы не пропустим, то все прочие преграды, передвижные, вызывают у меня сомнения. Не успеем, например, замкнуть кольцо окружения. Или солдаты, защищающие передвижные преграды, не смогут удержать натиска лысых…

— За гномов я спокоен, сир. Эти удержат, куда их не поставь, — Паджеро склонился над схемой сражения, нарисованной Василием. — Роты Тусона тоже подготовлены достаточно хорошо, чтобы не дрогнуть под ударом табуна. Ополчение Ларнака…

— Что — ополчение Ларнака? — Ларнак упёрся недобрым взглядом в макушку полковника. — Что — ополчение Ларнака?

— Не подведёт ополчение Ларнака, — успокоил того Паджеро, когда поднял голову и перехватил недовольный взгляд Ларнака. — После пополнения заградителями ополченцы уже почти не отличаются от регулярных войск. Да, и различия эти незначительны — так, больше дисциплинарного свойства… Окружение лысых, я думаю, завершить успеем, если достаточно быстро расставим по нужным местам сани с пиками и помостами для лучников. Я бы на вашем, господа, месте, немного потренировался в скорости установки заграждений — время ещё есть…

— Что значит: «Куда их не поставь»!? Я не понял, полковник! Что значит: «Куда их не поставь»!? — неожиданно вспыхнул Эрин. — И что значит: «На вашем месте немного потренировался»? Никаких сомнений нет, что гномы займут позицию в центре, вокруг Его Величества, и ни один пустоголовый даже коснуться нашего короля не сможет! Нет, вы все только посмотрите на него! Он генералу место на поле боя указывать будет!

Все, то есть, Тусон с Ларнаком, дружно посмотрели на Паджеро одинаково осуждающим взглядом. Но точно так же посмотрели потом и на Эрина.

— Центр, безусловно, будут держать мои роты, — Тусон нимало не сомневался в правильности того, что говорил. — У меня людей почти столько же, что и в табуне — остановим лысых запросто.

— Ага, а ополченцы будут в тылу кашу есть, — вмешался Ларнак. — Я для того и бросил свой «Костёр ветерана», чтобы за вами мусор убирать. И ребятки мои в поход увязались только из желания услужить прочим бравым воякам!

Василий смотрел на своих командиров, и глаза короля светились смесью уважения и жалости. Нельзя было не уважать этот порыв, этот детский энтузиазм, с которым рвались его командиры на самое опасное в сражении место — рядом с ним, с королём. Предвкушение долгожданного боя переполняло участников военного совета, и Василий чувствовал, что и в нём самом, внутри, закипает ответное ликование от предстоящей схватки с врагом.

От него-то, от ликования, и оставался горький привкус жалости — если сложится всё удачно, в соответствии с планом, то мало останется от ожидаемого. Схватки, сражения, долгожданного боя — не достанет на всех, не получится столько, как хочется им. Потому что планировал король не бой, а избиение. Расстрелять табун, окружённый пиками. Перебить лысых с расстояния, не подвергая риску жизни своих солдат, которых даже в этом, относительно безопасном, случае, погибнет немало — до полного окружения табуна драться придётся всерьёз. Насмерть драться. И, пока не будет окружён табун, каждая смерть его — ЕГО! — солдат, будет ложиться на совесть короля, увеличивая и без того немалый счёт ЕГО вины за тех, кого не уберёг от гибели.

А самое скверное было то, что ни один из радостно ждущих сражения командиров НИКОГДА НЕ ПРОСТИТ ЕМУ РАССТРЕЛА ЛЫСЫХ. Они подчинятся, они выполнят любой приказ короля — Василий знал это наверное — но никогда не забудут избиения табуна. Никогда. Поэтому жалость король испытывал не только в отношении по-детски наивных соратников — из-за ожидающего их разочарования, но и в отношении самого себя. Подобная смерть табуна ляжет несмываемым пятном на репутацию Седобородого, и в подчинении подданных будет таиться едва скрываемое презрение. И никто не вспомнит о тех жизнях, которые король спасёт таким непопулярным поступком. По меркам Соргона, пожалуй, что и — поступком бесчестным.