Макс Фрай - Вавилонский голландец

Анна

За потерю чудесного солнечного утра, проведенного в обществе поверенного, господин Александер вознаградил себя прогулкой по набережной в сторону порта. Редкое при его теперешней размеренной жизни удовольствие.

Шел неспешно, смакуя запахи и звуки, калейдоскоп сменяющихся сцен.

Давненько не бывал он на этой особой территории – портовой земле. Там, где в узел спутываются сотни разбегающихся путей. Зыбкая реальность, где нет ничего постоянного, где все вырваны из надежной почвы привычного уклада и где судьбы вершатся нечувствительно и необратимо. Здесь можно поменять колею своего жизненного или своего временнóго пути, перескочить с одной дорожки на другую – или продолжить начатый путь, так и не пожалев об упущенных возможностях. Никому не под силу словом передать атмосферу подобных мест и волнение, которое она порождает во всяком вольно или невольно соприкоснувшемся с ней.

Дойдя почти до конца набережной, гуляющий почувствовал, что устал и даже проголодался. Тут кстати попалась ему на глаза маленькая харчевня. Разумеется, не такая чистая и нарядная, как ее коллеги напротив пассажирских причалов, но и не вызывающая опасливой брезгливости, как ее товарки в грузовом порту.

Расположившись на веранде и спросив завтрак, господин Александер откинулся на спинку стула и отдался любимому делу – созерцанию.

Раньше, когда он был моложе и беспокойнее, все виденное служило ему пищей для размышления о скрытых смыслах и тайных связях всего сущего. Но в последние годы все чаще казалось ему, что рассуждения эти тщетны, теории все стоят одна другой – и не стоят почти ничего. Никакое умственное усилие и никакая теория не могут утишить смутную тревогу души. Души, тоскующей о смертности и конечности своей. Стало казаться ему, что сама жизнь и есть лучшая музыка, способная заглушить голос приближающейся и неотвратимой смерти. Теперь чувственное наслаждение моментом заменило ему удовольствие интеллектуальной игры. Ранее страстный книгочей и библиофил, он утратил вкус к чтению. Слишком много ему было лет и слишком мало оставалось времени. И жаль было терять хоть миг этой ускользающей прелести ради бескровных и неизменных книжных страниц. Тем более что он находил все больше оснований для того, чтобы согласиться с мнением тех, кто утверждает, что, читая любой текст, каждый читает одну и ту же бесконечную книгу, пусть свою собственную для каждого читателя, но единую в пределах одного бытия. Это убеждение подтверждало ощущение бессмысленности дальнейшего чтения и обращало глаза и сердце к подлинному.

Вот и сейчас, глядя на лучи и тени, вдыхая запахи еды, цветов, сырости и гнили, он думал, что даже такие вещи – драгоценны, потому что в них тоже жизнь. Движущийся узор света – и грязноватая скатерть, плеск волны – и запах затхлой воды, смешение аппетитного запаха жареной рыбы и пригорелого масла. Сплетение привлекательного и отталкивающего, двойственность любой вещи и любого впечатления. Подлинность бытия, в котором есть не только прекрасный лик, но и грязноватая изнанка. Где созидание и разложение, жизнь и смерть всегда рядом и оказываются двумя сторонами бытия, невозможного в отсутствие любой из них.

Потом внимание его привлекли двое детей – даже скорее не детей, а подростков. Девочка не представляла собой ничего особенного – вертлявый чернявый воробушек, разве что подвижность ее могла обещать некоторую живость чувств. А мальчик был хорош. Высокий, белокурый, с задумчивым взглядом исподлобья. Он обладал изящной и экономной точностью движений, свойственной только людям, которые, оставаясь открытыми голосам жизни, не теряют внутренней уравновешенности. Тем, кто обладает задатками мудреца.

Дети возились возле воды, а потом их внимание привлекло какое-то судно, и они, бросив свое занятие, уставились на приближающийся корабль, причем девочка казалась очень взволнованной, а мальчик ее успокаивал.

Наблюдающий за ними мужчина задумался было о возможных пружинах этой сцены, как его окликнули.

Окликнувшим оказался некто Герц, давний знакомец еще по тем временам, когда господин Александер увлеченно и со знанием дела пополнял свою библиотеку. Герц был коллекционер и безумец. Внешностью он напоминал состарившегося и оголодавшего Бетховена, а характером – того самого овода, что преследовал бедняжку Ио. Господин Александер всегда немного сторонился его. К несчастью, достать некоторые раритеты было под силу только жуку Герцу с его знанием всех ходов и выходов и огромными, порой весьма и весьма сомнительными связями. И страсть коллекционера в душе Александера брала верх над сословной брезгливостью.

Усевшись за столик безо всякого приглашения, Герц с места в карьер заговорил о том, что сейчас занимало его мысли. Впрочем, ни о чем другом Герц говорить не умел, а интерес к собеседнику, пусть даже из вежливости, проявить был просто не в состоянии. Из его страстной, немного сбивчивой речи выходило, что охотится сейчас господин Герц за редчайшей, редчайшей вещью. Произведение самого Эрта Эртруса «Кладовая крысиного короля». Первому и чуть ли не единственному немецкому изданию этого труда уже почти пять сотен лет. Единственный известный господину Герцу экземпляр находится на борту плавучей библиотеки, которая должна вот-вот появиться в порту.

Собственно, потому Герц и здесь – узнать, не пришла ли еще плавучая библиотека. Возможно, господину Герцу удастся договориться с их администрацией и либо выкупить, либо обменять раритет. Поскольку интерес он представляет только для избранных – очень уж специфический предмет все эти грызуны, крысы, – вполне вероятно, что ему пойдут навстречу. В крайнем случае, на борту плавучей библиотеки есть возможность снять копию любой книги из их фонда, это тоже неплохо. Хотя лучше бы все же заполучить саму книгу. Герц не может себе простить, что, когда была возможность, он не сделал попытки выкупить эту редкость у Сузи Иенсен, дочки старого крысолова Иенсена. Она под конец окончательно свихнулась, опустилась и спилась, но остатки семейной библиотеки – несколько книг, которые отдал ей отец, – всюду таскала за собой. И наверное, отдала бы «Кладовую» за бутылку.

– Неправда! – услышали вдруг собеседники возмущенный голосок. – Она вовсе не пьяница! И ничего бы вы у нее не купили!

Мужчины обернулись с удивлением. Оказывается, давешние дети подошли к веранде и, стоя по ту сторону перил, слушали их разговор. Вмешалась девочка – щеки у нее раскраснелись, карие глаза пылали возмущением. Мальчик выглядел скорее смущенным, чем рассерженным или заинтересованным.

– Это что за растение? – добродушно поинтересовался Герц.