Макс Фрай - Жили-были. Русские инородные сказки – 7

Талантливая Поэтесса не любила кошек. В возрасте шести лет она обманывала кошек мяуканьем. В возрасте семи лет она презирала ангорскую кошку Эльси, поедавшую куриные котлетки и воробьев. Перед дачным окном, где грезила Эльси, она раскачивалась на носках, едва не валясь в хозяйские ноготки, и строила рожи. Все богатство гримас и оскорбительных звуков бывало исчерпано прежде, чем ангорская тварь соизволяла сморгнуть. И Талатливая Поэтесса удалялась с гордым видом побежденного.

Талантливая Поэтесса не любила кошек. Себя она тоже не любила.

Только ужасно жалела. Она знала, что некрасива.

Талантливая Поэтесса скомкала чулок и, снова намылив его, поглядела на себя в зеркало. Раньше, когда она еще приставала с вопросами к маме, мама, немного помедлив, отвечала: «У тебя красивые волосы» или «Ты симпатичный». И Талантливая Поэтесса понимала: это утешение. Что ж, она некрасивая. Зато она умная. С этим никто не может поспорить. У нее тьма идей. И она может сочинить еще тьму. Тьма и тьма – сколько это будет? Задачка для смелых. Тьма и тьма смежили веки, став тьмой, но оставив местечко для света.

Когда закрываешь глаза или щуришь ресницы, видишь красные линии, пятна, круги, оранжевые обручи, голубые расплывающиеся кольца.

Кажется, что кто-то поет, подпрыгивая на одной ножке и тряся седой бородой: «О Патти, Патти, Патти, божественная Патти!», и изо рта его выплывает ряд ноток, круглых, да не совсем. Все как одна с изъяном – приплюснуты то сверху, то снизу, и не поймешь, где у них верх, где низ, – как мыльные пузыри.

И еще кажется, что все это глупости.

Господи, почему ей всегда всякая дрянь лезет в голову?

Она только знает, что Божественное пишется с Большой Буквы Б.

Бедная Брюхатая Буква Б, с испугом подумала Талантливая Поэтесса и выжала из намыленного чулка теперь уже рыжеватую пену. Она не станет писать мемуары. «Талантливая Поэтесса стирала чулок». Глупо писать мемуары, противно писать про себя.

Струя пронзила чулок и выпала бесформенным потоком. Это был левый чулок. Во всяком случае, чулок с левой ноги. Она всегда забрызгивает левую ногу. В этом даже есть какой-то смысл.

Талантливая Поэтесса отжала чулок и повесила его на змеевик. Это было все, что осталось от восьмой драконовой жены. От восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой драконовой жены. От восемь миллиардов восемьсот миллионов восемьсот восемьдесят восемь тысяч восемьсот восемьдесят восьмой.

Талантливая Поэтесса чистила картошку. «Спи, глазок, спи, другой, – бормотала она себе под нос, – спи, глазок, спи, другой». Она даже напевала: «Спи, глазок, спи, другой», выковыривая глазок за глазком из проросших, слегка скукожившихся клубней. Мелодии как таковой не было да и быть не могло. Слухом ее сам Бог обделил. Это определенно роднило ее с мамой. Когда мама напевала, даже Талантливая Поэтесса безошибочно догадывалась: мама фальшивит. Когда мама не напевала, она не фальшивила никогда. Если кто-нибудь пытался сказать маме что-нибудь приятное, она смущалась и недовольно морщилась. Всякая похвала казалась ей комплиментом, а комплименты она не любила за неискренность. Талантливая Поэтесса комплименты обожала. Слово обожала она не любила, памятуя о первой заповеди Господней, но лучшего ей было все равно не выдумать. Словотворчество не стало ее стихией. Неологизмы казались ей ложными измышлениями, они царапали ей ухо не меньше маминых попыток изобразить «Спи, моя рыбка, усни». Само понятие неологизм царапало ей ухо, впрочем, так же как и новояз . Иностранные слова казались ненужными, неуклюжими, иностранные же вещи – изящными и притягательными. Одна такая вещь у нее уже была: японский носовой платок ей подарила Наташа. На платке яркими иностранными красками был напечатан маленький смешной оркестр с красным хряком-тамбурмажором во главе. «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», – сдавленно пискнуло в голове Талантливой Поэтессы. «Петь не буду», – упрямо вздернула она плечи и выковыряла еще один картофельный глазок. Одноглазка, двухглазка, трехглазка и цветик-семицветик. Почему она всегда считала, что Крошечку-Хаврошечку звали так оттого, что она была очень хорошей? А на самом деле ее звали так оттого, что была Хавроньей. Удивительная штука это вот самое дело. Непременно таится в нем какая-то гадость. На самом деле есть на свете люди хорошие, есть похуже, есть и такие, которые Бога не боятся, своего брата не стыдятся. На самом деле Хаврошечка своего брата, сестру то есть, стыдилась, а вот Бога не боялась, первой заповедью пренебрегала.

«Спи, глазок, спи, другой!» – а о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и все видит. Так сестрица ее о третьем глазе и раскусила. На самом деле японский носовой платок – дешевка. На самом деле Наташа никогда ее не любила, а возилась с ней только из вежливости. Так ей объяснила мама. На самом деле она вовсе не была Талантливой Поэтессой. «Мальчик не без способностей», – говорили о ней некоторые знакомые, которым мама показывала ее опыты стихосложения. Сама она никогда не показала бы им ничего, даже кукиш с маслом, даже фигу в кармане, даже слово из трех букв на стенке. Последнее, что она пыталась кому-то показать, был роман о сиротке Джейн, попавшей, соответственно, в сиротский приют в городе Лондоне. Роман получался длинным, занял восемь страниц тонкой двухкопеечной тетради, и до конца его сиротке Джейн оставалось претерпеть еще немало страданий. Талантливая Поэтесса показала роман Наташе. К сожалению, спустя десять лет ей уже не вспомнить, что именно сказала Наташа по прочтении романа, однако притворная бодрость, с какой Наташа предложила ей порисовать принцесс, забвению не поддается. Незадолго перед тем она показала папе свое переложение Младшей Эдды, вернее, той ее части, где речь идет о Сигни. Эту историю Талантливая Поэтесса узнала из книжки «Сказания и легенды о скандинавских богах и героях» и решила изложить стихом, как и пристало излагать всякий пристойный эпос.

«Чего дурью-то маяться, – сказал папа, – ты английские слова выучил?»

«Shit, shit, shit», – повторила Талантливая Поэтесса, разрезая на кубики картошку, и содрогнулась. Грубости она не любила. Она никогда не произносила слово «воняет», только «плохо пахнет».

Талантливая Поэтесса содрогнулась. С ней случалось. Вот вспомнит о чем-нибудь этаком и передернет плечиками. Например, в третьем классе она была влюблена в Алешу Кривобрюхова. Сейчас-то ее от одной фамилии передергивает, а тогда, в третьем классе, ей очень хотелось положить ему голову на плечо. Вот она и положила, когда они на переменке оказались рядом на одной скамейке. Перед тем они, наверное, дрались, а потом присели на лавку отдышаться. Странно, что было перед тем, она уже неточно помнит, что было после того, не помнит совсем, а вот это, то есть то, вероятно, и на смертном одре не забудет, будет просыпаться в холодном поту, вспоминая, как положила Алехе Кривобрюхову голову на плечо, а он возьми и отодвинься, дурак! Потом они, конечно, снова подрались, странно, как ей могло показаться, будто она не помнит, что было потом. Что могло быть потом, кроме хорошенькой драки. И влюбленность, ясное дело, сразу прошла. Хотя и обидно было, некем оказалось в тот год его заменить. Целый год ходить в школу без всякой влюбленности – скучища невыносимая. Обычно Талантливая Поэтесса уже первого сентября решала – в кого, и уже до конца учебного года старалась ничего не менять. Летом же, по приезде на дачу, к ней возвращалась ее старая любовь к Андрею Рассуждаеву, если, конечно, его с сестрой не увозили куда-нибудь на юг. Тогда приходилось присматривать себе кого-нибудь новенького, ничего не поделаешь.