Людмила Астахова - Честь взаймы

После недолгих внутренних колебаний он решил развить тему:

– В определенных кругах поговаривали, что Уэн… кхм… вел себя в отношении жены очень дурно. Вы понимаете, о чем я говорю, милорд? Когда маги во всеуслышание осуждают своего собрата по дару, значит, по законам людским и божеским он достоин смерти. Вот почему я настолько удивлен…

– Чему?

Россу стало холодно, очень холодно.

– Тому, что она не выглядит ни сломленной, ни раздавленной, словно с ней ничего такого не делали. Должно быть, Фэймрил Эрмаад – женщина незаурядной воли. К-хм… А почему вы так смотрите на меня, милорд?

Это был лишний вопрос, и профессор тут же пожалел о своей неуместной откровенности, мысленно обозвав себя «болтливым старикашкой» и «слепой задницей».

– Договаривайте, мэтр Кориней! – яростно потребовал Джевидж.

Пришлось шептать на ухо и слушать, как лорд-канцлер скрипит зубами от бешенства.

– Послушайтесь меня, старика, – сказал отрекшийся маг. – Если вам небезразлична эта женщина, то будьте осторожны и не рискуйте понапрасну. Вы перед ней в долгу.

– Нет, мэтр, именно по этой причине я и рискну, – прошипел сквозь зубы Росс. – Так вы сделаете то, о чем я прошу? – добавил он с нажимом.

Кориней задумчиво почесал свое монументальное пузо с таким видом, будто взвешивал дорогой и редкий яд на ручных весочках.

– Ладно, будь по-вашему, – махнул он рукой. – Но на изготовление зелья уйдет ровно два дня. Одна перегонка займет десять часов. И я рекомендую оставшееся время себя сильно не утруждать и высыпаться.

– Отлично. Я постараюсь, – отчеканил Росс и, резко отвернувшись, поковылял в дом.

– Окажите мне честь, сударыня, – мэтр Кориней любезно подставил свой локоть мистрис Фэймрил. – Мы немного пройдемся, а потом возьмем наемный экипаж. Тут недалеко, но лучше лишнего внимания не привлекать.

Женщина рассеянно кивнула, целиком погруженная в свои мысли. Под неприлично стоптанными каблучками ботов шуршала палая листва, пальцы в тонких матерчатых перчатках скрючило от холода. Но вот что удивительно, рядом с одетым в длинную бобровую шубу, внушительным во всех смыслах господином профессором она в потрепанной и недостаточно теплой одежде, в дешевой матерчатой шапочке вовсе не смотрелась бедной родственницей из провинции. Потому что урожденная Сааджи – аристократка древних кровей, потому что не умеет гнуть шею под ударами судьбы. Кто их знает, этих благородных барышень, чему их учат в закрытых пансионах, не исключено, что терпеть любые надругательства и из последних сил сохранять достоинство там, где менее стойкие сломаются.

«Пятнадцать лет с Уэном Эрмаадом… Эх-хе-хе… Наверное, мне этого никогда не понять».

– Вам холодно, сударыня? – спросил профессор, когда они сели в фиакр.

– Нет.

– Я же вижу, что холодно, у вас зуб на зуб не попадает. Или вы волнуетесь?

– И то и другое, – призналась Фэйм. – Я целый год не была в Эарфирене, даже не надеялась вернуться сюда когда-нибудь еще в этой жизни. И вот я тут… а мой дом… там живет какой-то неведомый «брат» Уэна. Я уверена, что это подсуетился кто-то из его приятелей-магов.

Ниал осмотрительно промолчал. Не стоит ее пугать раньше времени, да и нет никаких доказательств, что Эрмаад жив. Пока нет. Кто бы знал, как хотелось профессору ошибаться в догадках. Он, между прочим, тоже отнюдь не жаждал свести близкое знакомство с мужем Фэймрил. Староват уже мэтр Кориней для магических поединков – не юноша, пузо такое отросло, что впору ставить диагноз «зеркальная болезнь».

Чтобы отвлечь спутницу от черных мыслей и самому отвлечься, Ниал пустился рассуждать о новых методах лечения желудочной язвы – профессиональной болезни всех общественных деятелей, ибо работа эта нервная и чрезвычайно вредная для нежных оболочек внутренних органов. Словом, почувствовал вкус к тайному и ненавязчивому сводничеству, что есть вернейший признак стремительно приближающейся старости. Когда хочется облагодетельствовать двух неплохих и очень подходящих друг другу мужчину и женщину, соединить их сердца без спросу, то это оно и есть – стариковская придурь, которая ничем хорошим не заканчивается. Но Фэйм слушала внимательно, переспрашивала и явно мотала на ус все, что касалось диеты и здорового питания.

«Надеюсь, твой Росс сумеет выбраться из грядущей передряги, чтобы ты смогла нянчиться с его болячками, кормить кашками и любить таким, каков он есть», – со щемящей грустью в сердце подумалось немолодому тучному профессору медицины, но вслух он утробно проворковал совсем иное:

– Вот мы и приехали, сударыня… Осторожненько, там ступенечка.

Старшая дежурная сестра отчего-то решила, будто мэтр Кориней прибыл с внеплановой инспекцией, а потому чувствовала себя не слишком раскованно, даже не ощущая за собой никакой серьезной вины. Сухощавую высокую даму сотрясала нервная дрожь. Она шелестела жестко накрахмаленными чепчиком и фартуком, переминалась с ноги на ногу и то и дело прикусывала нижнюю губу.

– Мы с… э-э-э… помощницей хотели бы взглянуть на Безымянную, – заявил Кориней.

– Гасси, мы называем ее Гасси, мэтр, – уточнила старшая дежурная. – Как мученицу Гасси Эктарскую.

– Кстати, как она? Лучше не стало?

– Нет, все по-прежнему, без малейших изменений. Мы приносили к мис Гасси ее малышку. Думали – материнский инстинкт пробудит разум, но ничего не помогло. Она даже внимания не обратила на свое дитя.

– Жаль, – вздохнул Ниал. – Но мы все равно осмотрим ее. Правда, мистрис Джайдэв?

Фэйм послушно кивнула, соглашаясь. Она сама дрожала от напряжения не меньше сестры милосердия.

Лорд Кимилей на содержание лечебницы выделял немалое содержание, не сходя с благородной дороги милосердия, проложенной предками, тоже отличившимися на ниве благотворительности и помощи немощным. Времена были уже не те, чтобы расписывать палаты для чахоточных яркими фресками, как это делали двести лет назад, но все же помещения, отведенные под больничные палаты, были светлыми, чистыми и просторными. Постель у каждой пациентки менялась не реже раза в неделю, еда подавалась трижды в день – горячая и сытная, пусть и не слишком изысканная. Одетые в длинные фланелевые сорочки и теплые шерстяные робы серого цвета женщины казались одинаковыми, словно куклы на витрине магазина. К тому же всем стригли коротко волосы, во избежание заражения вшами.

– Номер пятнадцатый, – сказала сестра милосердия, подводя гостей к постели Гасси-Безымянной.

Фэйм узнала ее сразу. Какие могут быть сомнения? Глаза, в отличие от памяти, мистрис Эрмаад еще не подводили. Вот только от холеной «карамельной» девушки остался бледный, полупрозрачный призрак. Болезнь, хоть телесная, хоть душевная, никого не красит. И невозможно теперь сказать, сколько лет этому сутулому, безликому созданию – то ли двадцать, то ли сорок. Пустота в глазах убила их природную медовость, а в глубине расширенных зрачков застыла немая мука.