Виктория Шавина - Дорога в небо

— А он видел? — пальцы Келефа продолжали складывать хрустящую бумагу.

— Да, конечно. Он поздно женился, так что не смотри на мой возраст. Отцу сорок девять, значит тогда было, — юноша на миг задумался, — восемнадцать. Видишь ли, дружнее всего кес-Альвеомир был не с моим отцом, а с дедом. Как раз в том году дед погиб: ёрвень [41] 32 Ёрвень — крупное лесное промысловое животное. заломал.

— Вот как, — спокойно отметил Сил'ан. — Альвеомир был с ним на той охоте?

Юноша задумался, припоминая:

— Нет, — сказал он, наконец, и тряхнул головой: — Нет, что ты! Если б был, разве б с дедом что случилось?

— Но ты говорил, они обычно охотились вместе, — напомнил Келеф.

— Обычно, — подчеркнул юноша. — Деду нужно было кормить семью. Не мог же он право…

— Но Альвеомир знал, куда он отправился?

Юноша сделал недоумённый жест:

— Это лучше у отца спросить, хотя и он может не знать. Но о смерти кес точно узнал от нас. От прадеда или отца — меня тогда, конечно, ещё на свете не было.

— Как отреагировал?

— Не знаю. Должно быть, спокойно. Отец говорит, он никогда не расстраивался: лицо у него всегда оставалось неподвижным, разве только улыбнуться мог.

— Твой отец плохо его понимал, — заключил Келеф. Он закончил складывать бумагу, и на его ладони теперь сидела белая птица. Сил'ан протянул её девочке.

Малышка просияла, но не забыла вежливо поклониться и в ответ подала коробочку. Тогда Келеф впервые удостоил её внимательным взглядом.

— Она тоже хочет сделать подарок, — объяснил юноша.

— Хм, — отозвался Сил'ан. Ребёнок всё не опускал руку с игрушкой, и Келефу пришлось взять её. — Значит, с того разговора вы его больше и не видели? — спросил он у юноши.

— Да, хозяин Биё.

Взгляд Сил'ан ненадолго потускнел:

— Спасибо, Эр-Ке.

Остаток дня Келефа изводила тоска, и как он ни пытался её прогнать, ничего не получалось. Дурные мысли не оставляли, даже когда он смотрел на фигуру человека у обрыва: в его осанке читались спокойная уверенность и вдохновение — а это ни что иное, как стремление ввысь. Но именно из-за того красивого, что в нём было, его ожидали поражение и гибель, одна или другая: души или тела. Неминуемо.

Словно дразня крылатых и судьбу, Хин устроил себе постель на пологом скате крыши. Закинул руки за голову, глядя на разгорающиеся звёзды. До него долетали утихающее пение птиц, шум листвы, аромат хвои, цветов и воды. От холодного ночного ветра спасала меховая шкура, и в любом случае правитель сейчас ни за что не спустился бы в пыльную душную комнату.

Прилетели твари, уселись на гребне, зловеще заухали. Из леса донёсся ответ их собратьев. Хин уже начал задрёмывать, когда что-то прошуршало справа. Твари тотчас прекратили вопить, снялись с места и растаяли в темноте. Одезри ждал оклика или каких-нибудь слов — тишина, тогда он повернулся на правый бок. Мягко горящие оранжевые глаза оказались совсем рядом, чужое дыхание коснулось кожи, и Хину вдруг стало жарко, с него мигом слетел всякий сон.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он, почему-то шёпотом.

— Ты ведь понимаешь, что сказал стихами?

Одезри справился с собой:

— Надеюсь, — ответил он. — Я знаю, что хотел сказать, но слова тут беспомощны. Если говорить о движениях, например, шагах, ударах или событиях, таких как бунт — тут я знаю, ты меня поймёшь. А я пытался объяснить то, что нельзя показать на примере. Напрямую никак не получалось. Всё, что у нас общего — понимание дружбы. Попробовал бы я упомянуть «привязанность», и кто его знает, что встало бы у тебя перед глазами. Как с той же «любовью» — люди воспевают это чувство, а вы боитесь пуще огня. Ваше «элеину» — тяжёлая болезнь, безумие, угасание личности.

— И ты нашёл выход.

— Надеюсь, — повторил Хин и улыбнулся. — Я решил, что здесь ты всё-таки отыщешь пример. Там целый рассказ, и меня он не оставил равнодушным. Может быть, соотнесёшь историю с моими интонациями, — он усомнился, стоит ли продолжать: — Я не люблю тебя, но не могу забыть. Когда я один, то словно бреду против течения быстрой реки. Непонятно зачем и неясно куда.

Келеф коротко вздохнул. Хин приподнялся на локте.

— Можно я тебя поцелую?

Яркие глаза не погасли, но пауза длилась так долго, что сердце человека тревожно забилось.

— Не порежься о зубы, — медленно выговорил Сил'ан.

Хин выбрался из тепла шкуры, и осторожно наклонился, удерживая вес на руках. Он так отчаянно волновался, что и не замечал этого, только голова слегка кружилась.

— Лучше оттолкни, но не обманывай, — попросил он, некстати вспомнив слова Нэрэи о фантазиях, неотличимых от яви.

— Хорошо.

Прохладная кожа чужих перчаток легко коснулась его спины, пальцы изучали рисунок шрамов. Нежные губы едва ощутимо ответили на поцелуй.

Утро началось с незнакомой музыки. «Рояль?» — озадачился Хин. Не то чтобы было совсем похоже — глуше, мягче —, но инструмента, которому звучание подошло бы больше, Одезри не знал. Усмирив любопытство, он прежде искупался, проделал упражнения, пожевал терпких веточек и почистил одежду, только потом вернулся к дому. Келеф — правитель не сомневался, что это он — всё играл. Хин пошёл на звук по пыльному коридору. Доски скрипели под ногами. Одезри отворил дверь в правой стене рядом с лестницей, шагнуть на которую было попросту страшно.

Комната мало чем отличалась от уже виденной: тоже небольшая и замусоренная, с окнами, выходившими к озеру — на восход. Кровати здесь не было, вместо неё у стены красовался инструмент, высотою в рост весенов, немного напоминающий шкаф: коричневый, лакированный. А клавиатура — в точности как у рояля, только клавиши не из белой, а из жёлтой кости.

Инструмент стоял у дальней стены, так что Сил'ан сидел к двери спиной, опираясь лишь на собственный хвост — стул ему как и прежде был не нужен. Платье красивыми волнами растекалось по пыльному полу. На этот раз Хин узнал мелодию: Лист, соната си минор — и подавил вздох. Он почему-то надеялся, что зазвучит музыка детства.

Одезри сел на пол у стены рядом с окном, сбоку наблюдая за изумительной лёгкостью, с которой Келеф исполнял сложнейшие пассажи. Не пробовал бы Хин сам когда-то сыграть то же самое, и не заподозрил бы, каких сверхчеловеческих усилий это требует. Сил'ан поймал его взгляд и чуть улыбнулся, Хин невольно заулыбался в ответ, чуть ли не от уха до уха, и тотчас постарался согнать с лица это глупейшее выражение.

— Ты помнишь наизусть «Зимний путь» Шуберта? — спросил он, когда Келеф опустил руки на колени.

— А ты выучил цикл песен? — обрадовано догадался тот. — Завтра как раз будет дождь. Он подойдёт больше ясного неба.

Негромкий голос Келефа повторял шум листвы и раскаты грома. Стоило заслушаться им, тотчас казалось, близится гроза; воображение даже воздуху придавало тот же тревожный аромат, что и когда-то в горах. Лес становился всё гуще. Потемнело, птицы притихли, но дышалось легко: взмахни руками — взлетишь. Густой смолистый запах пьянил, ноги по щиколотку погружались в мягкий мох. А потом неожиданно деревья вновь поредели, расступились и прямо под ногами далеко внизу протянулись огромные террасы, залитые водой. Десятки, если не сотни работающих людей копошились там. Виднелись и их домики, и дороги-ниточки, уводящие как будто во все концы света.