Виктория Шавина - Дорога в небо

Хин готов был подняться и уйти, даже хлопнуть дверью в ярости. Но полная ненависти ко всему сущему, улыбка провидца погасла. Он тяжело сглотнул и прошептал, уставившись в потолок, напрасно пытаясь удержать слёзы страха:

— Грядущее я больше не вижу.

— Ты и раньше не помнил своих пророчеств, — попытался успокоить его Нэрэи.

Провидец закрыл глаза и попрекнул сухо, сердито:

— Я знаю, о чём говорю. Я лишился дара, — его голос дрогнул, он заторопился. — Я едва ли смогу ходить. Кто я теперь, Нэрэи? Зачем мне жить? Зачем он… Почему он не убил меня в Лете? Не любил, не жалел. Но всегда поступал, как должно.

Слёзы текли безудержно из под закрытых век. А в голосе звучали интонации подростка, и они подходили Прексиану, как ни одни другие. Хин поднялся и вышел в коридор, плотно притворил за собою дверь. Он был уверен, что Нэрэи теперь расскажет бедняге про Келефа, и что об этом им лучше беседовать наедине.

Большую часть ночи Хин, рискуя заболеть, провёл в беседке, глядя, сквозь просветы в листве, на недостижимые звёзды, слушая тихий размеренный стук диковинного устройства, то наполнявшегося водой, то выливавшего её. Потом, ни о чём уже не думая, он вернулся в Оранжерею. Никто из Сил'ан за ним вроде бы не следил. Доверяли ему или нынешний глава не имел власти над своими подчинёнными?

Дверь открыл какой-то лятх, но Хин даже не захотел его рассмотреть. Повалился в гамак и заснул. То, что кё-а-кьё в эту ночь могло вовсе не быть дома, ему и в голову не пришло. Поутру Альвеомир разбудил его словами:

— Саели вернулся. Ждёт тебя на завтрак.

Хин опрокинул на себя ведро с очищающим зельем, хотя предпочёл бы искупаться в воде. Умылся, пожевал веточек, чтобы толком проснуться, причесал волосы, заплёл их в косу и последовал за провожатым. Одезри не волновался и был настолько убеждён, что увидит совершенно незнакомого Сил'ан, что недоверчиво нахмурился, когда тяжёлые двойные каменные двери сомкнулись за его спиною. Этот был ему знаком — такие волосы не забудешь —, но откуда?

Маску глава семьи не одел, и едва ли по забывчивости. Лицо у него оказалось шире, чем у Келефа, но красоту его и шарм Хин не смог бы описать никакими словами. Рядом с ним даже Нэрэи при всей эксцентричности едва ли кто-то бы заметил, а на Келефа не бросили бы второго взгляда. На несколько секунд у правителя перехватило дыхание, он не мог вспомнить, даже если бы постарался, кто он, где и зачем.

Божество перед ним, быть может, привычное к такой реакции, спокойно выждало, а потом, по-прежнему не произнося ни слова, широким жестом пригласило к столу, накрытому на одного. Власть такой красоты испугала Хина. Никто ему не угрожал, не выдвигал требований, не ставил запретов, однако он понимал, что не оспорит решение этого Бога, и не посмеет оскорбить сомнением даже очевиднейшую выдумку. И умолять не посмеет, но уже по другой причине: из-за того, как мало в этом совершенстве человеческого.

Если Келефа воображение сравнивало с плывущей рыбой или шустрой ящеркой, то Вальзаара — скорее с большой кошкой или муроком. Когда глава семьи заговорил, легче не стало. Хин безотчётно надеялся, что голос разрушит очарование. Но как молодость провидца не перечеркнула достоверности болезненного знания, так и здесь судьба не смиловалась. Голос Вальзаара оказался всеобъемлющим, настолько подавляющим, восхитительным и сильным, что просто не мог принадлежать живому существу. Его невозможно было слушать иначе, чем музыку, даже когда его обладатель давал разнообразным блюдам имена и скромно хвастался, что сам всё приготовил. Это его-де увлечение, но опасаться решительно нечего: всё давно отточено и испытано на сотнях дам.

Хин молча ел, не чувствуя вкуса, но радуясь отсрочке. К концу обильного завтрака, он пришёл в себя настолько, что мог говорить и понимать, что говорят ему. Каким-то образом, Вальзаар это понял и переменил тему:

— Если хочешь, можешь уехать — мы тебя не задержим. Или можешь здесь ожидать известий о нём. Но как только мы их получим, ты покинешь нас. И больше вы не увидитесь.

Хин не позволил улыбке появиться на губах — она вышла бы неприятной.

— Я могу спросить? — получив дозволение, он продолжил: — Почему никто из работавших в саду не помог?

— Самым младшим вмешательство в дела старших запрещено.

— Значит, они не нарушат приказ, даже если на их глазах убивают сородича? И ты их похвалишь?

Вальзаар недовольно поморщился:

— Нарэньсама! Все вы думаете, вам виднее. Как мне это надоело. Да, лучше я похвалю их при жизни, нежели посмертно. Младшие, особенно сейчас, хрупки и неопытны — лёгкая добыча. Они ещё растут и развиваются. Если ты бросишь детей в смертельную схватку между взрослыми — дело твоё. Я не брошу.

Он замолчал было, но и Хин молчал тоже. Поэтому Вальзаар продолжил, давая волю раздражению и досаде:

— Старшие, как ты мог видеть, не спрятались и не разбежались. И так же ясно ты видел, что с ними стало. Младшие, нарушив обычай, лишь умножили бы число растерзанных жертв. Никому не выстоять против Люура. Он сильнейший из ныне живущих. Ты мало знаешь человек, но лезешь судить. Тебе больно. Я допускаю, что сильнее, чем мне. Но упрёки, безумства наряду с искажением прошлого делу не помогут.

— А что поможет?

Вальзаар сдержанно вздохнул:

— Не ты. И не я. Мэйя Аведа — глава другой семьи — куда опытнее меня. Он вовремя подоспел к моему родичу, но положение настолько серьёзное, что он не может передать его никому из нас. Пока он сохраняет с ним связь, и мы надеемся, что обычных методов будет достаточно.

— А если нет?

— Если нет, — Вальзаар чуть помедлил, — Мэйя Аведа окажется перед выбором: спасти нашего родича, но скорее всего потерять место главы, или дать ему погибнуть. Я не стану тебя обманывать: едва ли он решится выступить донором. Мы поддержали бы его, едва это сделалось бы возможным. Но и до этого момента он рискует отдать слишком много.

— А восполнить ему потерянное после?

— Мы не можем: кёкьё позволяет такое лишь в отчаянных случаях. Как правило, при смерти. Мэйя Аведа на подобную авантюру не пойдёт: он стар. А мы предлагаем ему заплатить или положением, или десятилетиями жизни. Чего ради? За нашу сердечную благодарность?

Хин вспылил:

— Но ведь это его родственник и подчинённый во всём виноват!

Вальзаар смерил человека отрезвляющим взглядом холодных аметистовых глаз:

— Не учи рыбу плавать! Мэйя Аведа ему не отдавал такого приказа. Я не создам прецедента, когда за безумие сородича отвечает глава. Это всё равно, что если весены убьют заложников — тебя и остальных трёх правителей —, провозгласив: поступаем по справедливости, ибо какие-то летни разрушали нашу станцию и убивали гильдар, служащих там. — Он уверенно подвёл итог: — Мы можем требовать от Мэйя Аведа, но он откажет нам. И не можем его уговорить: не поманим и не пригрозим ничем, что превзошло бы его потери, если он согласится.