Генри Олди - Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

Второй раз, когда с Марусей Ирка столкнулась, то снова поплыло у нее все в голове. Нет, сначала просто тоска взяла, стыдно стало, хоть плачь, за глупую свою жадность. Магнитофон вспомнился, цвета дохлой рыбы. А потом запахом серных спичек обдало и туман в голове появился: черные полосы, белые полосы. Только черных — больше. Дурнота к горлу подступила. И Маруся, словно почувствовав, что с Ириной что-то происходит, скорее скользнула к своей комнате. Ирина попятилась, пропуская, и боковым зрением увидела, темный силуэт в дверях кухни. Собрав остатки воли куда-то в район желудка, девушка развернулась на каблуках и шагнула в ту сторону. Конечно, в проеме виднелась тощая женская фигура в клубах сизого дыма. Дым расходился над ее головой надвое. Что-то большое и темное трепетало за ее балетной спиной.

— И зачем? — выдохнула Ира. — Зачем ты с ней так?

Она в первый раз назвала Юлию на «ты». Хлопок сзади — и сознание прояснилось. Видно, Маруся спряталась в свою комнату, как в укрытие. Дышать стало легче, хотя запах серных спичек настойчиво витал в воздухе.

— О чем это вы? — вскинула бровь комендантша и умело выпустила колечко дыма. То поднялось, все увеличиваясь, и застыло на мгновение над ее головой. Чуть дольше, чем просто кольцо из дыма. — Вы хотели вернуть свое, вам его вернули. Разве не так? Идите к себе, Ирина. Не нужно скандалов, не так ли?

— Ну да, — пробормотала Ирина, отворачиваясь, замороженная холодной вежливостью. Стало ей тоскливо еще больше, ведь права была эта тощая дылда: что хотела, то получила. И темнота снова навалилась, как вчера. И не хватило бы и тысячи свечей, чтоб развеять ее, где уж маленькой желтой лампочке на кухне. Потому что была она внутри. И была еще кухонная лампочка, этот маленький светлячок, почти погасший, жалкий. Но он виднелся внутри плотной мглы, которая почти душила. И то ли на лампочку, то ли на светлячка шагнула девушка вперед и выдохнула:

— Не так. — Она оказалась в ярко освещенной кухне. Комендантша отступила к окну и смотрела на Ирину с удивлением. Нимб из дыма растаял в воздухе. — Моя магнитола не стоит Марусиного горя. Она мне не мое отдала, я свою пропажу сама нашла, — зачем-то соврала Ирка. И добавила для большей правдоподобности: — Да, под кроватью.

Вышло неубедительно. Но так лгать было не стыдно. Совсем другое чувство, чем то, когда перед замдекана объясняешь, почему прогуляла половину семестра лабораторных по химии. В деканате обычно не верили, но прощали. Здесь комендантша тоже не поверила и презрительно улыбнулась.

А Ирина продолжала, чувствуя вибрацию где-то в районе лопаток:

— Я пойду сама к ней и все расскажу. И магнитофон отдам, пусть ее старшая музыку слушает. И снова к ней в гости приходит. И пусть Маруся снова как солнышко всем улыбается. И еще я всем расскажу, что вы ее специально подставить хотите, чтоб комнату ее себе присвоить. И что…

Юлия щелкнула пальцами и слова застряли у Ирины в горле. А потом засмеялась. Сначала медленно и отрывисто, словно кашляя, а потом все громче, перейдя на хохот. Девушка ожидала чего угодно, но не смеха. А комендантша хохотала, не замечая, как зажженная сигарета догорела уже до пальцев и обожгла кожу. Затем смех снова перешел в кашляющие звуки и застыл наконец кривой усмешкой на лице Юлии Владимировны.

— Да ты хоть представляешь, кто я? И кто она? Нет?! Комнату я хочу забрать?! Нужна мне ее комната! Как и твоя, или вся эта дыра коммунальная. Или возня ваша мышиная и твоя трагедь с хреновым ящиком. Мне на все это наплевать с высокой колокольни: и на тебя, и на магнитофон твой, и на пацанку ту детдомовскую. На всех вас. Насмешила тетеньку! К себе иди, юмористка, не высовывайся. И не лезь со своей ложью во спасение не в свое дело. А то сама из института вылетишь и комнату потеряешь. — Юлия сложила руки лодочкой под грудью.

— И зачем тогда все? Зачем? — шептала Ирина. Она чуть не заплакала от бессилия, обиды и ощущения собственной глупости. Комок, который должен был подступить к горлу, застрял в груди, у сердца. В глазах опять начало темнеть.

— Это тебя не касается. Каждый пусть сам за себя отвечает. Мне нужно было найти беглянку и наказать. Ты мне помогла, иди теперь по своим делам. У тебя — твое задание, я в него не лезу.

— Вы сейчас о чем говорите? Зачем? — Ирине показалось, что у кого-то из них двоих поехала крыша. А может быть, у обеих сразу. И что ее, Ирину, куда-то впутали, не сказав, использовали и отставили в сторону.

— Затем, что эта ваша «Маруся» сделала однажды выбор, променяла великое на малое, пусть отвечает теперь. Как я.

— Ты кто? А она? — спросила Ира. Она почти теряла сознание, но сквозь черно-белые полосы, похожие на помехи у телевизора, отчетливо видела, как изменяется силуэт комендантши, как колышется что-то знакомое и пугающее у нее за спиной, как все узнаваемее становится. И как все больше лицо ее меняется. На Марусино. — Так вы сестры?! — Ответ оказался очевиден. Снова хлопок двери за спиной вывел Ирину из нечеловеческой маяты. Она снова видела комендантшу на кухне.

— На себя посмотри, — вдруг ляпнула Юлия. А потом сникла как-то, ссутулилась. Забормотала: — Только она меня не узнает, никто из вас не узнает. — И была в этом ответе то ли горечь, то ли злоба. — Она решила однажды, что дети лучше, чем крылья. Что запах приятней, чем небо. И что свет без тепла неполон.

— А это не так?

— Не так! — огрызнулась Юлия. — Вот пусть поживет теперь с одним крылом. — И рявкнула потом: — Не лезь не в свое дело!

Раздавленная, Ирина отпрыгнула в коридор. Заныла спина, захотелось с хрустом подвигать лопатками. Выходя из кухни, она обернулась. Сгорбленная комендантша сидела у окна и тупо тыкала окурком в свою ладонь, сложенную лодочкой.

— Я сказать только хочу, и ты меня не перебивай. — Ира неожиданно для себя повторила жест «руки-лодочкой». — Я оказалась тут между вами, как меж двух огней, и что-то вот здесь у меня изменилось, словно включилось кое-что. — Девушка сильней прижала руки к сердцу. — Не могу до конца понять или вспомнить про тебя и за какой свой выбор ты отвечаешь. Но попробуй и узнаешь: улыбка лучше боли, чувствовать так же много, как знать, а добрые дети радуют больше твоих темных крыльев. Потому что меняются и у них тоже появляются дети. Они другие каждый день. Каждое мгновение. Прости. И спасибо, что напомнила, зачем мы вообще здесь. И как это бывает нелегко, сестра.

У Ирины заболела спина. Болела так, как давно уже не болела. Захотелось с хрустом свести лопатки, выпрямиться как стрела, чтоб заглушить боль. Но она улыбнулась и вышла в коридор из ярко освещенного пространства кухни совсем не балетной походкой. Юлия не видела, вернулась ли Ирина в комнату или вышла из квартиры. Она даже не пошевелилась, не обернулась. Не знала она, слышал ли разговор кто-нибудь еще. Но соседи рассказывали, что когда ночью заплакала во сне Марусина девочка, зашла к ней в первую комендантша, и колыбельная оттуда зазвучала, на два голоса. Малышка сказала что-то вроде: «Я скучаю по своей сестричке», и кто-то из взрослых ответил ей чуть слышно: «Я тоже».