Генри Олди - Русская фэнтези-2009. Разбить зеркала

— С чердака или с крыши? — спросила малая и хитро прищурилась.

— Давай с крыши чердака, — ответила ей вторая, постарше.

— Тогда мы не только вымокнем, но и испачкаемся, — притворно заворчала первая, бесшумно ступая по пыльным ступенькам. — Иди по моим следам.

— Зачем это? — возмутилась вторая.

— Если кто-то из взрослых найдет наши следы, то подумает, что тут шел кто-то один и одной из нас не попадет. Это я сама придумала! — Малышку просто распирало от сознания собственной догадливости.

Она пошла еще быстрее. Старшая из девочек фыркнула: «И разумеется, это буду я!», но послушно двинулась за младшей, аккуратно ставя ножки в потрепанных кроссовках на следы от детских балеток. На самом деле разница была лишь на пару размеров.

— Здесь уже лет сто, наверное, никто не убирался. — Младшая не без гордости показала сестренке свои черные от пыли ладошки, когда они обе поднялись на самый верх лестничной площадки.

— Хватит ворчать, бабка Лиза меньше тебя ворчит. — Сестра старалась казаться взрослее и мудрее.

— Конечно, она же старая, она свое уже отворчала, — прыснула маленькая в ответ.

Захламленная лестница на чердак закончилась, как и положено, наполовину заваленной хламом пожарной лестницей на стене и заколоченным люком на крышу. Как конец истории, на нем висел большой ржавый амбарный замок.

Младшая как белка подпрыгнула, перелетев через кучку сломанных стульев, и ухватилась за стальные прутья. Затем ловко взобралась по пожарке к люку и просто толкнула его вверх. Тот откинулся без усилий. Замок, петли, шурупы, даже пыль на них — не сдвинулись с места. Конечно, это смотрелось как ловкий трюк или маленькое чудо. Но девчушки не придавали таким мелочам значения. Младшая неестественно ловко скользнула вовнутрь, старшая — за ней, с той же гибкостью и грацией. На чердаке пахло чем-то вроде пережаренного сала. Он был бы даже таинственным и интересным, этот чердак, если забраться туда в солнечный день, когда сквозь щели пробивается теплый уютный свет и нагретая пыль пахнет как выпечка. Но сегодня на улице шел дождь. Первый в этом году.

— Напомни мне, почему мы делаем это в непогоду, — спросила старшая сестра, скуластая, с серыми большими глазами, стриженная как-то неровно. На вид ей было около пятнадцати. Она распахнула чердачное окно и зябко повела плечами. Младшая, синеглазая, с пухлыми щечками, но страшно худенькая, в джинсиках и джемпере явно с чужого плеча, лет на пять младше сестры, поджала губки:

— Ты сегодня странная. Сама же учила: чтоб не привлекать внимания. В непогоду никто не смотрит вверх. — Она отчеканила это как зазубренное правило, что имя существительное отвечает на вопрос «кто?» или «что?» и обозначает предмет.

— Точно, я просто проверила. — Старшая не сводила глаз с горизонта. Он был плотно и ровно затянут тучами.

— Или ты не хочешь? — в притворном ужасе округлила глаза младшая.

— Да, не хочу. Не хочу испортить новую куртку, я на нее сама заработала. Знаешь, как трудно детдомовской девочке устроиться уборщицей на полдня?! — и подмигнула сестричке. — Кстати, что ты говоришь воспедке, когда она находит твою перепачканную одежду?

Младшая уже пролезла мимо нее на крышу и подставила лицо дождю. Стояла, раскинув ручонки, задрав голову и высунув язычок. Ей было не до инструкций. Она ловила на язык капли.

— Але, гараж! — окликнула ее старшая. — Зойка, я с тобой разговариваю.

— Аха, — отозвалась малышка, не закрывая рта. — А нифе не гафаю. Ана не сфафыаэт.

— Чего-чего? Говори по-человечески, — и дала меньшой по уху, слегка.

Та надулась, тоже шутя:

— Дура ты, Женька! Че дерешься, страшилище?

С Женкиных глаз действительно потекла дешевенькая тушь. Это придавало ей пасторально-трагичный вид. Как в клипах по телевизору.

— Так и что? Отвечай, это важно для конспирации.

— Да ниче не говорю. Никада еще не спрашивали. Мы будем седня прыгать или нет?

Женька встрепенулась, отбросив с лица прядь мокрых волос и меланхолию, и через мгновение девчонки стояли на выступе чердачного окна над плоской ленинградской крышей. Гудрон на ней блестел от воды и скопившиеся лужи отражали серое небо. «Лужи похожи на облака. Мне это напоминает…» — но додумать Евгения не успела.

— На «ра-аз-два-а-три!», — скомандовала шустрая Зойка и, вцепившись в руку сестры, сиганула ласточкой вниз. Женька тоже легко толкнулась носками. И обе со всего размаху плюхнулись вниз, в гудроно-дождевые лужи.

Пару минут они лежали, не понимая, что произошло. Первой соскочила снова Зойка. Отряхувшись, как кошка, она снова полезла на чердачный выступ, бормотала себе под нос: «Я, наверно, поспешила».

— Стой, наказание мое, — окликнула Женя сестру. — Одна все равно не взлетишь выше метра.

Та опешила и замерла на самом краешке. Старшая тем временем поднялась, отряхивая черную куртку, поплелась к сестре. Снова они взялись за руки.

— Теперь ты командуй, — уже не так уверенно сказала малышка. Сестры снова взялись за руки.

— Думай о чем-нибудь светлом и просто толкнись вверх, — закрыв глаза, произнесла Женька. — Раз, два, три!

И сестры снова упали вниз. Упали на колени, больно стукнувшись. В этот раз они не спешили взобраться на выступ, а остались стоять на мокром холодном гудроне. Девочки смотрели друг на друга с немым ужасом. Ни та ни другая не понимали, почему, вместо того, чтоб привычно и радостно рассекать воздух, полный тугих водяных капель, вместо того, чтоб, держась за руки, маневрировать между тучами, они — здесь. В огромной луже. Мокрые, грязные, жалкие и совершенно несчастные.

— Я коленку разбила, — чуть слышно пожаловалась Зойка. — Почему мы не взлетаем?

Как током ударило Женьку:

— Что? Что ты сделала?

— Коленку разбила. Болит, — испугавшись интонации сестры, прошептала младшая. А та смотрела на нее с ужасом, злостью и жалостью одновременно. — Да ты что, это же просто ссадина. Это же ничего страшного, да? Мы йодом обработаем, как все, и заживет же, да?

— Горе ты мое! — закрыла руками лицо Женя. — А то, что капли холодные или мокрые, ты тоже чувствуешь? Как они стекают по спине, как намокает и становится тяжелой одежда. Как противно липнет к телу, чувствуешь? Чувствуешь? Отвечай!

Младшая молчала, совсем оробев. Потом кивнула и заплакала навзрыд: «Да!..» и потянулась к сестре за утешением, а та залепила ей звонкую пощечину. Мокрой ладонью по мокрой щеке:

— И это чувствуешь? — Зойка взвизгнула и затихла, прижав ручонку в лицу. Женька сурово отметила девочкин жест и отчеканила: — Ясно. Признавайся, что ты сделала. Мы не сможем взлететь, пока не выясним. — Потом сестра словно оттаяла и привлекла младшую к себе. Та тупо молчала, сбитая с толку такими переменами. Женька гладила ее по волосам, чуть раскачиваясь, словно убаюкивая. Дождь уже вымочил обеих и холодные капли падали за шиворот младшей, прямо на худую цыплячью шейку. Кожа девочки слегка посинела от холода. А Женька вытирала ладошкой свои глаза, и было не понятно, плачет ли она или стирает тушь. Ведь никто не разглядит слез под дождем: дождь — это слезы неба.