Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – фрейграф

Принцесса спросила жалобно:

— Но зачем? Воюют… это мужчины обожают, но зачем уничтожили карниссу?

— Думаю, — ответил я, — сперва в массовой драке просто вытоптали конницей. Когда носились туды-сюды. А потом… из страха, что снова прорастет и вообще долина достанется врагу, шарахнули чем-то из мощной магии. У королей в закромах все еще встречается всякая древняя чертовщина…

Обе ели вяло, Мириам вообще жевала так, что подсунь вместо ароматных ломтей сыра стельки ее сапог, сжует и проглотит так же бездумно. Взгляд устремлен вдаль, я вижу по ее лицу, что не столько отыскивает карниссу, как уничтожает тысячами способов коварного родственника.

Она подурнела за последние полчаса, глаза ввалились, а скулы резко и неприятно натянули кожу. Принцесса пробовала робко обнимать тонкими лапками, пытаясь утешить, Мириам зло поводила не по-женски широкими плечами.

Я подумал еще, сказал медленно:

— Знаете что, дорогие дамы… Побудьте здесь, никуда не высовывайтесь. Есть одна дикая мысль… я же сам дикий, понимать должны, вот и хочу проверить одну дикость…

Мириам вскинула на меня полный недоверия, но и надежды, взгляд.

— Насчет карниссы?

— Да, — ответил я.

— Можешь узнать?

— Попытаюсь, — ответил я. — За попытку не бьют… вроде бы. По крайней мере, у нас, драконов.

Принцесса сказала жалобно:

— Хочу быть драконом.

— Хоти, — разрешил я, — когда сильно хочешь, все может получиться.

Не-е-т, стучало в драконьей голове, эти земли завоевать так просто не получится. Это не Сен-Мари, варвары воевать готовы всегда, к тому же всегда и воюют. Пока дерутся друг с другом, но это как грызущиеся собаки, что разом прекращают распри и бросаются всей стаей на появившегося волка.

Правда, и мы не погрязшие в покое сен-марийцы, особенно боевой костяк армландцев, тоже не знающих иной жизни, как непрерывные войны с соседями. Однако после легкой победы над Орифламме, боюсь, здесь нас ждет если не поражение, то очень нелегкие испытания.

Я порылся в памяти, отыскивая хоть какие-то аналоги. Крестоносное войско, вторгшееся в сарацинские земли, в прямых сражениях обычно побеждало, однако сильно страдало от ночных набегов, от внезапных нападений легкой конницы.

К тому же у сарацин всегда пополнение, а крестоносцы воевали тем составом, что с великими трудностями сумел преодолеть невероятно длинный и трудный путь и добраться до этих странных земель, где пальмы, верблюды… В моем случае, к счастью, коммуникации не настолько протяженны, помощь из Брабанта всегда смогу направить, а в сам Брабант будут стягиваться из всего Сен-Мари…

Да что Сен-Мари, из Армландии, Фоссано и даже Турнедо! Вообще-то, будь я помешан больше на гигантомании, мог бы объявить священную войну неверным, Реконкисту, и призвать под свои знамена рыцарей всех королевств с той стороны Великого Хребта. Но это значило бы увязнуть здесь еще больше…

Земля послушно плыла подо мною, наконец я увидел знакомое место, где я вышел в этот мир, когда магистр Жакериус Глассберг, маг и бывший властелин города-государства, выпустил меня из своей «землянки». И хотя он может быть где угодно, однако меня не оставляет ощущение, что и сам держится на таком расстоянии, чтобы его бывший ученик не мог нащупать, в то же время не отдаляется слишком, чтобы не упускать врага и следить за каждым его шагом.

Я сложил крылья и грузно опустился на землю, пробежал чуть, чем туша тяжелее, тем сложнее посадка, наконец замер и огляделся. Седой туман, как борода Мерлина, укрывает низкую траву, поверх торчат верхушки стеблей и белых камней, гладких, как огромные яйца.

В прошлый раз здесь был песок, много песка. Маг знал, что я его использую, и потому опустил меня между двумя барханами. Сейчас же здесь безжизненная каменистая поверхность, трава чахлая, сухая, серого цвета.

Я осматривался по сторонам и вдруг увидел, как из-под одного огромного камня пробивается лучик света. Подумать, что маг совершил такую оплошность, это не уважать ни себя, ни мага: я весело хмыкнул, одним движением лапы отбросил камень, отошел на пять шагов и начал превращение в человека. Снова тошнота, головокружение, слабость и чувство полнейшей беспомощности…

Сколько длилось это состояние, не знаю, но едва я себя осознал человеком, засыпанным песком до пояса, поспешно выкарабкался, сблеванул по дороге к норе, а там поспешно полез вниз. Дорога оказалась очень комфортная, хотя наверху сразу же загремело, и посыпались мелкие комочки земли, что значит, камень прикатился на место и закупорил дыру. На этот раз, думаю, плотнее, чтобы свет на поверхность уже не выбивался.

В конце подвального спуска дверь, я толкнул ее ногой, переступил порог и застыл. В прошлый раз здесь было нечто вроде огромного мрачного каземата, где сгорбленные чернокнижники варили непонятные зелья, закутавшись в темные плащи до пола и укрыв головы капюшонами, словно открытые лица заставят скиснуть настойки.

Тогда на полстены царствовала печь с открытой заслонкой, багровый свет пылающих углей освещал половину помещения, в то время как факелы едва намечали место возле себя. Сейчас зал еще огромнее, но словно орда варваров пронеслась на конях, ломая и круша все, что можно сломать, а потом прошли сотни лет, пауки сплели прочные занавеси из паутины, жуки источили остатки мебели, а роскошные светильники смялись в лепешки под собственным весом.

Я осторожно шел по залу, ничего не трогая. Пол из превосходного мрамора, плиты подогнаны так ювелирно, что только по затейливому рисунку могу найти стыки, да и то не уверен, что там стыки, а не рисунок, столы вычурно резные, светильники сложной и дорогой работы, на полу множество помятой посуды, среди них половина блестит серебром и золотом…

Странно, мелькнула мысль. Похоже, я здесь первый. Немыслимо, чтобы не подобрали хотя бы вон тот золотой поднос. Либо с ним что-то не так, либо меня просто проверяют…

— Впечатляет, — сказал я громко. — Запустение, запустение, запустение… Но, правда, слишком художественное! Посуда разбросана так, словно ее не разбрасывали, а специально раскладывали. Столы перевернуты и сломаны красиво, драматургично… А эти вот кубки, сиротливо брошенные безжалостной рукой… или выпавшие из дрогнувшей длани — красиво, восторгаюсь! Очень символично…

Обломки столов зашевелились, начали сползаться один к другому. Кубки и прочая посуда на полу задвигались, столы тем временем восстанавливались, выстроились ровными рядами, их укрыли разноцветные скатерти, а наверх со скоростью испуганных лягушек запрыгивали с пола кубки, чаши, тарелки.

Изогнутые безжалостно светильники обрели прежний гордый вид, в чашах вспыхнул огонь: яркий, радостный, почти солнечного спектра.