Александр Лайк - Закат империй

— А-а, — сказала Клеф с прежней умиротворенностью. — Так вы тогда скажите, сударь, как возвращаться станет. Я б тогда и ванили с пернью купила. А то, сударь, старая ваниль повыдохлась и отчего-то горкнуть стала, я прямо не знаю. А пернь у нас истощилась, сударь, еще на один раз со сливками взбить будет, а потом все, надо новой купить. Плащ, сударь?

Альрихт внимательно посмотрел на нее, пытаясь собраться в последний раз с мыслями. С мыслями. Собраться. В последний раз. Что я забыл?

Умиротворенно. Умиротворение. Пацификация. Насильственная. Это мы не забудем ни за что. Все должны быть мирными. Все будут мирными. Все будут тихими и хорошими. И у всех будут сухие ноги. Берет. Жезл. Доклад… Демон, какой, к демонам, доклад?! Никаких докладов больше в этом мире! Никаких гербов и девизов, никаких докладов и отчетов, никаких дневников и доносов! Хватит с нас. «Не следует выделять денунциатору долю в имуществе казненного, иначе число ярых доносчиков превысит все мыслимые возможности экзекуторов». Мудрые люди жили триста лет назад. Или четыреста? Похоже, все-таки четыреста. Ничего я не помню, ничего я не знаю… Что я забыл? Что я еще забыл? Все я забыл!

— Плащ, Клеф!

— Прошу, сударь. Трость, сударь?

— Да, конечно. Черную, с собачьей головой.

Никакая это не трость, дура, а посох. Даже точнее — жезл. Посох отличается от жезла чем? Правильно, отличия несущественны и размыты. Но все-таки, как правило, в посохе активен также сам материал, и посох по действию унитарен, даже если универсален. А жезл собирается искусником по деталям, и действие у него полифункциональное и комплексное. Понимаешь, коза в передничке?

— Трость, сударь.

И бес с тобой. Жезл. Четырнадцать аккумулирующих артефактов и два направляющих. Четыре модификатора, один синхронизатор. Проверим… заряжено, заряжено, заряжено… и это почти заряжено, не хватает пары импульсов, ну да ладно. Вроде порядок.

— Берет, сударь.

И берет. Просто берет. Ерунда, конечно. Легкая ментальная защита — и все. Несерьезный головной убор.

— Я буду поздно, Клеф. Готовь сразу ужин.

— Один, сударь?

Один? Откуда я знаю? Кто может что-то предсказать заранее? Тем более, в такой день? Они будут решать, кто станет Свидетелем. Они будут решать. Ха, они надеются, что такой вопрос можно решать! За ответ на него убивают даже богов! Идиоты, декшасс… решайте. Совещайтесь. Поговорить всегда можно, это не возбраняется. Поговорить в тепле, выпить вадинка и глинтвейна, а также пунша и грога. И ваши ноги всегда будут сухими. Коллегия — заряд бодрости с самого утра. С самого Рассвета.

— Готовь на троих, Клеф.

Послушно кивнула. Буду ли я есть этот ужин? Буду. Я буду есть. Я есть, и я буду. И пребуду вовек. Я — вовек!

Только так.

Гроссмейстер Альрихт Родефрид аккуратно надел берет, поправил перо, аккуратно натянул перчатки, взял черную трость с собачьей головой и вышел из серого дома в серый день. День восемнадцатый саир, день последнего сбора Коллегии Таинств.

Дождь, терпеливо ожидавший его за дверью, радостно заметался по улице и побежал впереди, вспенивая лужи и дробно топоча по тротуару.

Бронзовый хронодайк, до сих пор скромно стоявший в углу, ожил, покосился на потолок, словно пытался сквозь два этажа, крышу и беспросветные облака разглядеть солнце, и надрывно затарахтел.

— Замри, — приказал ему Альрихт, без любви оглядывая ложу.

Обыкновенная большая комната, в середине — стол подковой. Еще стол председателя на высоком подиуме. Кресла. Все. В любом другом месте это назвали бы просто комнатой. В крайнем случае — залом; за размеры и некоторую торжественность, выраженную тяжелыми портьерами и некрасивой драпировкой стен. В Коллегии это помещение почему-то называлось ложей.

— Может, начнем? — умоляюще спросил Клосс Этерно, направленный сюда как наблюдатель от Островной гильдии. Клоссу было скучно и неуютно. Он все еще чувствовал себя чужаком в Гетменди, и на полном основании, между прочим. Ему не доверяли, с ним почти не разговаривали, его не приглашали в гости, зато доносы на него поступали часто. Иногда и дважды в день.

— Может, и начнем, — лениво сказал Альрихт и зевнул.

Гроссмейстер уже успел даже подремать на диване, пока не пришел Клеген. Потом пришлось проснуться, но зевать Альрихт продолжал до сих пор. Сначала он стыдливо отворачивался и прикрывал рот ладонью, потом отворачиваться перестал — надоело, а потом, когда выяснилось, что половина пришедших готова променять все Рассветы на час здорового сна, Альрихт счел бессмысленным таиться. Теперь все зевали открыто и непринужденно, что создавало привычную атмосферу заседания.

— Хронодайк ртутный? — без интереса спросил Клосс.

— Не помню, — так же лениво ответил Альрихт. — Кажется, контактный гироскопический. А может, и ртутный. Все равно врет, скотина, минуты на три, а то на четыре.

— Отстает?

— Спешит. Хочет отделаться поскорее и заснуть снова. От нас набрался, наверное, — Альрихт снова отчаянно зевнул. — У меня уже уголки рта потрескались.

— Если гироскопический, тогда должен и в полночь орать, — деловито сказал Клосс. — Орет?

— Убей, не помню. По-моему, орет.

— Тогда гироскопический, — безнадежно сказал Клосс и уперся лбом в стену. — Если бы у меня было право голоса, гроссмейстер, я предложил бы начать поскорее.

— Потому тебе права голоса и не дают, — проворчал Альрихт. — Боятся. Болото, понимаешь. Вдруг ты его шевелить начнешь?

Мимо прошел озабоченный Клеген.

— Господин Этерно, я вас в пятый раз убедительно прошу не ставить стакан на стол, — сказал он, не останавливаясь. — Глинтвейн липкий, на полировке круги остаются.

— Я могу деформировать донышко, будут оставаться квадраты, предложил Клосс. — Или лучше звезды?

Клеген не был склонен радоваться шуткам. Он раздраженно буркнул под нос что-то невнятное и скрылся в соседней комнате.

— Ох, не любят тебя, маг, — сказал Альрихт. — Ты прицепи левиташку с балансом и буксиром, пусть глинтвейн за тобой сам бегает.

— А поднос или хотя бы салфетку использовать слабо? — возмущенно сказал Клосс. — Не любят? Черт с ним, пусть не любят, но зачем тратить нервы и Силу, если в мире есть подносы?

— Что ты понимаешь? — цинично сказал Альрихт. — Ничего ты не понимаешь. Если поставить поднос, это получится, что мы сюда глинтвейн пить пришли. А так у нас якобы деловое собрание, а всякие излишества — единственно от простоты нравов и щедрости души.

— Ничего я не понимаю, — согласился Клосс. — У нас от простоты нравов пьют прямо за столом. Во время заседания. Из горлышка. А щедрости души у нас, как видно, нет, потому что пьют чаще за свои.

— Дикий народ, варвары, — понимающе покивал Альрихт. — У вас, небось, секретарь и казной не ведает, и представительские из нее не сосет…