Лейн Робинс - Маледикт

— Джилли, туфли нельзя есть. Они не перевариваются, а если использовать их для бульона, он будет иметь лишь привкус ног, — объяснил Маледикт. — Если вообще удастся раздобыть воды. В Развалинах я всегда страдал от жажды.

Джилли опустился на ступени перед кроватью.

— Чтобы избавиться от жажды, мы клали под язык камешек, — вспомнил Янус.

— Вставали на заре, чтобы собрать росу со стен. Но так близко к морю даже капли росы имеют солоноватый привкус, — сказал Маледикт. — Я уже несколько лет не просыпался на заре.

— А я поначалу просыпался, несмотря на то, что сидел в золоченой клетке. Я просыпался вместе с солнцем, но у кровати всегда стоял кувшин питьевой воды, а потом приходили служанки и приносили мне чай. — Янус вздохнул, уткнувшись лицом в шею Маледикта. — Почти невозможно вспомнить чувство голода.

— А я помню голод, — сказал Маледикт. Уголки его рта опять опустились, как будто он ощутил, как голод скручивает ему живот, несмотря на только что съеденные хлеб с молоком и орешки.

— Ты всегда больше меня страдал от голода, — заметил Янус. — Удивительно, что ты так и не разъелся на пиршествах, которые можешь себе позволить теперь. — Он поднял руку и обхватил запястье Маледикта, заговорив почти мечтательным голосом: — Как же тогда было тяжело. И никому не было дела до того, что мы голодали.

— Даже нашим матерям, — продолжил за него Маледикт. — Мы счастливо от них избавились.

— Они уничтожали все наши запасы, а если ничего не оставалось — ну, тогда нам пора было отправляться на промысел. Им было плевать, что для этого нам приходилось воровать или побираться.

— Из-за тебя я опять проголодался, — с укором проговорил Маледикт.

— Я не в силах утолить ваш прежний голод, однако если вы не возражаете против простого ужина, я могу приготовить, — предложил Джилли.

— Спасибо, Джилли, — поблагодарил Янус.

Джилли удивился отсутствию высокомерия в голосе Януса. Он вышел, гадая, что занимает мысли юноши. Тогда как Маледикт являл собой клубок нервов и тайн, еще труднее было понять, что на уме у Януса, такого открытого на первый взгляд.

Маледикт разделся в почти полной темноте спальни, в скудном свете ламп дрогнула и съежилась его тень. Если бы он прислушался к необычайной тишине дома в отсутствие слуг, он уловил бы, как внизу Джилли и Янус обсуждают Амаранту. Маледикт предпочел не напрягать слух и позволить их словам смешаться в приятный шелест, подобный потрескиванию догорающего огня.

Надежно спрятав корсет в глубине шкафа, он надел белую накрахмаленную ночную рубашку. Уловив свое призрачное отражение в зеркале, помедлил, прикасаясь к белоснежным складкам ткани, и на миг с грустью подумал, ложится ли Амаранта спать в рубашках из шелков и кружев.

Впрочем, он носил шелка в изобилии в течение всего дня, выбирая цвета на свой вкус. Ходил куда хотел, и непременно с мечом. Мысль об оружии приободрила Маледикта. Меч, такой изящный — само совершенство — вызывал в юноше желание прикоснуться к лезвию.

Вынув клинок из ножен, Маледикт бился с тенями до тех пор, пока скорбный изгиб его губ не превратился в свирепый оскал, пока темные волосы на загривке не взмокли от усилий. Два последних молниеносных рубящих удара срезали фитили масляных ламп.

Маледикт проснулся, когда густоту ночи разорвал покачивающийся золотой свет огня. Ладонь раскрылась и сомкнулась, нащупав вселяющую спокойствие гарду меча.

— Янус?

— Кто же еще?

— Я думал, ты сегодня ночуешь дома, — сказал Маледикт, отодвигая полог, чтобы сонно полюбоваться тем, как Янус раздевается, как свет лампы выхватывает из тьмы то изгиб бедра, то выпуклость мускула. На руках и ногах Януса поблескивали тонкие волоски.

— Ночевать дома, когда я могу быть здесь? — Янус скользнул в постель, такой теплый с ног до головы, и Маледикт со вздохом блаженства принялся его ласкать.

— И ты привез с собой гардероб, — проговорил Маледикт, заметив у двери саквояж. Он с улыбкой толкнул Януса на гору подушек, чтобы уютно уткнуться головой в шею и плечо любимого.

Янус чуть приподнялся, задернул полог, заключая себя и Маледикта в своеобразный кокон, и снова лег.

— Я уже учинил скандал при дворе, дважды надев один и тот же наряд, когда этого не полагалось. Не стану повторять подобной ошибки. Черт подери!

— М-м-м? — в полудреме промычал Маледикт.

— Я не погасил лампу.

— Она выгорит сама, — успокоил Маледикт. — Мы богаты. Можем позволить себе не беречь ламповое масло. — Он зевнул, потерся щекой о грудь Януса и наконец выбрал место у самого сердца.

— Меня беспокоит не масло и даже не свет, — проговорил Янус, обнимая Маледикта за плечи, — а купидоны на потолке. Они смотрят.

Губы Маледикта дрогнули в улыбке; он беззвучно хихикнул, дыханием пошевелив волосы Януса на подушке.

— Полагаю, надо нанять кого-нибудь, чтобы их закрасить. Только я терпеть не могу запах краски и ненавижу суету и хлопоты.

— Ты обожаешь суету и хлопоты, — возразил Янус, прикрывая глаза от света локтем. — Если только ты являешься их источником… Крыса его забери!

Маледикт резко пробудился от полудремы.

— Что еще теперь?

— Твой проклятый меч уколол меня. Какого черта ты укладываешь его на отдельную подушку?

Янус сел в постели, резко отстранив Маледикта. Темной полосой на бледной коже поперек бицепса обозначилась кровавая царапина, словно ночь оставила на Янусе свой знак.

— Только взгляни.

— Мне было одиноко, — объяснил Маледикт.

— У тебя есть я, — отрезал Янус, сталкивая меч с кровати с отвращением, с которым человек избавляется от паразита.

Маледикт плотно сжал губы, услышав, как, прежде чем упасть, меч проскрежетал гардой о край кровати.

— Не бросай его туда. Утром проснешься и наступишь, и опять я буду виноват. Встань и отодвинь меч подальше.

— Это твой меч, — заявил Янус, промокая кровавый след кружевной наволочкой.

— А ты оставил горящую лампу. — Маледикт натянул одеяло до самого подбородка. Вскоре зашуршали простыни, задвигался матрас: Янус сдался. Маледикт повернулся и с улыбкой уставился в потолок. — Пока ты не лег, не будешь ли ты так любезен…

— Не буду ли я любезен что? — перебил Янус. — Приготовить чай? Принести тебе печенье?

— Раз уж ты об этом упомянул, я проголодался.

— Тогда надо было оставаться на ужин, — заметил Янус. — Джилли вполне сносно готовит.

Маледикт улыбнулся.

— Спасибо, Янус, что ты стал к нему чуть добрее.

— У него есть свое место, — сказал Янус. — До тех пор, пока он понимает, что место это не в твоей постели, я не буду с ним ссориться. — Лицо Януса, искаженное в слабом свете лампы, оставалось мрачным, вопреки словам. — Где ты держишь свой клинок?