Вероника Иванова - Право учить. Работа над ошибками

Возможно всё. Не веришь? Я тоже не верил. Пока не встретил тебя. Я завоюю мир. И отпущу на волю. Если ТЫ захочешь. Мне не хватит Вечности, чтобы рассказать о чувствах. Но есть слово, в котором уместится всё. Одно короткое слово... Ты согласна его услышать?

Да разве хоть что-то может быть слышно в гомоне водяных струй и потоков ветра, кружащих мир, словно волчок? Но откуда тогда взялись эти слова? Не было никакого голоса. Ни малейшего звука, похожего на речь, хоть человеческую, хоть звериную. И всё же кто-то говорил. Кто-то внутри и вокруг одновременно. Говорил каждым движением воздуха, каждой каплей, со звоном разбивающейся о каменное ложе речного русла, каждым стебельком скромной степной травы, каждым мгновением настоящего, медленно, нехотя и мучительно уходящим в прошлое. Говорил так, что не требовалось напрягать слух, но и не хотелось зажать уши, чтобы спрятаться от единственного вопроса...

Ты согласна его услышать?

Больше не было ничего. Не было даже времени — прозрачными кристаллами застыли водяные брызги, остановили своё движение облака, пронзительно-изумрудный ковёр земли затаил дыхание, ощетинившись тысячами острых бутонов.

Ты согласна?

В наступившей тишине протяжным звоном повис хлопок крыльев — крохотная хрупкая бабочка вспорхнула с острого копья травинки, сделала круг над головой Элрона, призраком восставшего из безумного танца Прядей и замершего вместе со всем остальным миром, подлетела к хрупкой женской фигурке, робко коснулась краешком крыла розовеющей всё сильнее и сильнее щеки, испуганно отпрянула прочь, снова приблизилась и... села. На протянутую навстречу ладонь. Чтобы остаться на ней навсегда... Нет, не так! Чтобы остаться вместе с ней.

По ткани мироздания прошла волна, возвращающая привычные очертания каждому предмету. Я снова стоял во дворе небольшой лесной усадьбы и смотрел на двух влюблённых, принёсших друг другу и принявших драгоценный дар. Но смотрел огорчительно недолго.

Вечерний воздух матовым жемчужным вихрем обернулся вокруг стройных фигур, стянулся коконом, рассыпался пылью, и в начинающее наливаться кровью заката небо взмыли, так и не разжимая крылатых объятий, мерцающие тени — сине-чёрная и молочно-прозрачная. Всё выше и выше, к светлячкам первых звёздочек, в пушистые облачные просторы, туда, где нет преград ни для тела, ни для души. Вверх...

— Ну как, понравилось? — хлопнул меня по плечу Ксо.

— Э... — Как может понравиться или не понравиться чудо? — Но что это было?

— Разве непонятно? — удивился кузен. — Эл заявил о своих чувствах, Лора подтвердила свои.

— Я не об этом! Всё так странно изменялось... Словно Пряди подчинялись чьему-то желанию, а вовсе не существующим с начала времён законам.

Изумрудные глаза весело блеснули:

— Я и не сомневался, что всё получится! Ты увидел.

— Но что именно?

Ксаррон поманил меня за собой под навес террасы, в тени которой уже вовсю властвовала ещё не успевшая добраться до прочих местечек ночь.

— Ты верно заметил, всё изменялось. Потому что такова наша природа: встречая ту, с которой желаем идти рука об руку, мы торопимся начать совместный путь. Но сначала его нужно показать, верно?

— Показать?

— Пряди податливы, как струны, Джер, на них можно сыграть любую мелодию, особенно мелодию любви. Элрон отпустил свои чувства, и мир отразил их в себе. Изменился. Удобно, правда? Людям-то приходится пользоваться для всего словами, у зверей нет и слов. А у нас есть для признаний целый мир.

Изменился? И ещё как! Но, вспоминая буйство красок и форм, только теперь понимаю, что всё происходящее было каким-то... не совсем реальным. Вихри танцующего мира проходили сквозь меня, словно я был бесплотным призраком, способным лишь наблюдать, но не участвовать. Правда, мне почему-то не пришло в голову возражать и спорить, требовать и домогаться внимания к своей персоне, хотя безумно хотелось войти в хоровод изменений, почувствовать их и, быть может, измениться самому. Если, конечно, удалось бы победить страх бездумного и покорного следования чужой воле.

— И он... не протестует?

Кузен улыбнулся:

— А ты бы протестовал? На несколько мгновений стать частью бури, бушующей в сердцах... И потом, всё возвращено в целости и сохранности. Моими скромными усилиями в том числе.

— Твоими?

— И Шеррит. Мы были Пред-Хранителями. Теми, кто запечатлевает исходный образ, чтобы сохранить его и помочь миру снова принять прежний вид, а заодно уберечь от повреждений всё за пределами Круга клятв.

Так вот почему узор раздваивался! Это был защитный слой и память одновременно. Но каким образом, фрэлл меня подери?!

— Ксо, а ты можешь рассказать?

— О чём? — Кузен сладко потянулся, разводя руки в стороны.

— Как ты это делал? И...

— Ещё что-то?

Я куснул губу.

— На Изнанке, когда... Наверное, не стоило подглядывать, но... В общем, я не видел никого из вас.

Ксаррон склонил голову набок, два или три вдоха смотрел куда-то в сторону, потом подтвердил:

— И не должен был.

— Как это? Ведь у всего наделённого душой или её подобием есть Изначальный узор, тот, который составляет суть, непохожий ни на какой другой.

— Правильно.

— Так почему же...

Меня удостоили усталой усмешкой:

— Представь себе шарканский ковёр, в котором сплетаются сотни нитей. Его узор складывается из мельчайших фрагментов, как мозаика, но разве ты можешь выделить хоть один? Ведь они — единое целое, хотя каждый, бесспорно, неповторим и непохож на другие.

— И причём здесь драконы?

— Мы части мирового гобелена. Неповторимые, но всё-таки части. Мы составляем мироздание собой. Своими телами. Когда-то давно плоть мира была тугой, потому что Пряди тысяч драконов сплетались между собой, теперь же ткань стала совсем редкой.

— Ты хочешь сказать, что всё вокруг — это...

— Драконы. — Кузен устроился на ограждении террасы. — Мы можем сжаться в комок или растянуться от горизонта до горизонта, но не перестанем быть кусочками мозаики, из которой складывается узор всего существующего на свете.

И кто из двоих врёт, спрашивается? Ещё зимой мне совсем другими словами описывали уровни мироздания!

— Но Тилирит говорила, что драконы стоят НАД Гобеленом.

В понимающем выдохе Ксаррона оказалось очень много тепла, но оно не смогло полностью заглушить ехидство усмешки:

— Матушка... Тилли никогда не скажет всего. Пора привыкать.

— Она солгала?

— Нет. Просто умолчала чуть о большем, чем следовало. Вижу, придётся мне приниматься за мамины недоделки, ну да ладно... Ты слышал о Зале Свершений, Джер?

Конечно слышал, хотя и немного. Помнится, сестра всегда говорила об этом месте с напряжённым придыханием, а я никак не мог понять, восторг звучит в её голосе или ужас.