Наталья Медянская - Ночь упавшей звезды

Сианн хотел, верно, подбодрить меня, но беда флейт в том, что, когда на них играешь, говорить невозможно... И он ограничился тем, что заиграл чуть громче. Я сбилась и замолчала.

Сябик ободряюще мне улыбнулся, а нога всё так же раскачивалась в лад. Это ясно: один раз заведешься -- потом три дня музыку спокойно не послушаешь.

Сианн услышал, что я больше не пою, и огорчился. Вслух пожалел, что здесь нет лютни -- она осталась в замке. Не тащить же ее было под дождем... Да и выскочил он из Твиллега не в том состоянии, чтобы о лютне вспомнить. А под лютню можно было бы спеть... И даже расшевелить на песню меня -- голос, дескать, хороший, чего стесняешься...

Потом доиграл мелодию и улыбнулся. Никому. Просто так. Самому себе. И мелодии, которая, по его мнению, вполне удалась, а, ведь, скорее всего, сочинялась на ходу...

Я вздохнула. Ну когда же они договорят, наконец, с этим призраком... Можно подумать, Одрин завел для Сарк любовную балладу на полтора часа... Пол холодил босые ноги. Я разогнулась и пересела на угол ближайшего стола. Тоже стала болтать ногами. И даже пару раз зевнула. Вот сейчас растянусь прямо здесь... ну и что, что жестко и неудобно? Зато просторно... и можно плащи подстелить...

-- Сейчас заснете, -- Сябик сам широко зевнул. -- А какой теплый у Ромашки бок... и мягкий... о-о...

-- Да ладно. Вряд ли еще что-то серьезное произойдет. А мне на рассвете уезжать.

Я все же сходила за плащами: свой, синий с серебром, подстелила, а плащ Одрина сложила вместо подушки под голову. Получилось уютно. От плащей пахло озерными лилиями... Вдыхая аромат, я закрыла глаза...

-- Эх, понаехало правительство, -- согнав Лери и протирая стойку, бормотал корчмарь, -- ни сна, ни покою...

-- Ну почему же? Уже сон и почти покой... -- отозвался сонный Сябик, не иначе, думая, доползет ли до Цветочка или здесь заснет. Тихонечко фыркнул, подхватил сапоги и зашлепал босиком в сторону выхода. Видимо, решил-таки ночевать в конюшне: единорожка хорошая, не надо заставлять её ревновать...

Галактион же покосился на беседующего с призраком Мадре и незаметно повертел пальцем у виска.

Засыпая, я видела, как силуэт призрака задрожал и начал таять в воздухе. В самый последний момент девушка еще успела бросить прощальный взгляд на таверну, на дремлющих постояльцев, на стоящего рядом с ней Мадре. По лицу Сарк пробежала мимолетная облегченная улыбка, и привидение исчезло. Одрин вздохнул и тоже огляделся. Подошел к столу, на котором я свернулась калачиком, уселся, осторожно приподнял мою голову и положил себе на колени. Посмотрел на выбирающегося из-за стойки Сианна и улыбнулся ему:

-- А ты что не спишь?

-- Не хочу, -- пожал плечами Алиелор, внимательно изучающий устройство вистла. -- Вы, вон, тоже не спите.

На пороге таверны вновь вырос Сябик, заспанный и сердитый:

-- Ромашка -- вредина... -- пожаловался он. -- На дождь меня выгнала...

Черноволосый мевретт хмыкнул:

-- Неужели? И что это с ней?

-- Не знаю я, -- буркнул серенький. -- Влюбилась, что ли...

-- В кого? А, может... обиделась, что ты оставил ее в конюшне и не взял с собой в таверну?

-- Да не, не обиделась... Она знает... Скорее уж дело в том белом коняге, на котором леди Аррайда приехала...

-- Надо было соглашаться... чтобы в девушку... -- сквозь дрему пробормотала я, повозилась, устраиваясь... Мне стало теплее, и голова лежала на чем-то помягче плаща... но выяснять, в чем дело, не хотелось -- уж очень я была сонная.

Одрин усмехнулся, представив себе единорожку, расстроено пережевывающую сено и бросавшую полные нежности взгляды на белого, и, кажется, подумал, что и сам недалеко от нее ушел. Он ласково погладил мои рыжие волосы и уставился на огонь.

Я снова повозилась, почувствовав теплую тяжесть на голове, и поймала руку Одрина.

-- Ты... призрак...его нет? -- спросила я, не открывая глаз.

-- Его нет, -- тихо сказал мевретт и, наклонившись, поцеловал меня в лоб. -- А ты спи, Триллве, тебе завтра еще ехать все утро...

-- Я пешком пойду, -- пробормотала я. -- А что ты спрашивал?

Рука мевретта дрогнула в моей.

-- Не хочешь -- не говори, -- заторопилась я, почти окончательно просыпаясь. Он и не сказал тогда, судорожно затрясся, сжимая меня в объятиях и клянясь не отдавать никому. Потом, много позже, я по крупицам собрала суть видения, уговорила, упросила поведать мне то, что так и не вспомнила сама.

Разум не желал признать такое, разум предпочел беспамятство.

Одрин прикрыл глаза, словно перед его мысленным взором опять пронеслось только что пережитое...

"-- Что ты хочешь спросить? -- слова прошелестели листьями на осеннем ветру.

Элвилин посмотрел на Сарк и вздрогнул -- большие глаза глядели безжизненно, и только в самой их глубине блестел холодный, до дрожи, огонь.

Мевретт, движимый долгом, собирался, было, уже завести речь о войне, но внезапно, посмотрев через прозрачное плечо, встретился взглядом со мной. И я почему-то показалась ему такой одинокой и испуганной, что он тихо и неожиданно даже для самого себя спросил плясунью:

-- Расскажи мне про нее...

Сарк кивнула и, распахнув свои и без того огромные глаза, медленно приблизила лицо к Мадре и в упор на него уставилась. Он хотел отшатнуться, но внезапно почувствовал, что разум его раскрывается, перед глазами все быстрее мелькают неясные картины, и вдруг пространство вокруг распахнулось, и он увидел огромное синее небо, по которому плыли кучерявые барашки облаков. Посреди этой синевы, пронизанной солнечным светом, будто парила серая замковая башня. Высоко в небе кружились птицы, а вдалеке, за полосой леса и зеркалом спокойной воды золотились на солнце крыши белокаменного города.

На площадке башни кто-то стоял. Через мгновение видение приблизилось, развернулось, и Одрин узнал меня, стоявшую у одного из каменных зубцов. Я скрестила руки на груди и, улыбаясь, смотрела на город. Мевретт хотел было меня окликнуть, но понял, что не может произнести ни слова. Он прислушался и с удивлением понял, что его окружает полная тишина -- ни крика птиц, ни шума ветра, ни голосов людей, показавшихся вдруг на замковой площадке. Впереди всех важно шествовал высокий, черноволосый мужчина в богато расшитом красном плаще. Трое его спутников, облаченные в доспехи, очевидно, были стражниками: Одрин увидел, как солнце на секунду блеснуло на их алебардах.

Я обернулась, видимо, услышав шаги, и пошла навстречу мужчине. На моем лице промелькнула радостная улыбка, которая тут же погасла. Черноволосый смотрел на меня, склонив на бок голову и что-то говорил, небрежно жестикулируя и язвительно улыбаясь. Растерянность на моем лице сменилась болью и гневом, и я сжала рукоять меча. Человек в красном -- а это был именно давний -- кивнул головой стражникам и отступил, уходя за их спины. Воины стали теснить меня к краю площадки, и я, к большому удивлению Одрина, почему-то отпустила меч и гордо подняла голову, надменно говоря что-то черноволосому. Лицо того исказилось от гнева, он выкинул вперед руку и наставил палец, то ли обвиняя, то ли требуя. Стражники подскочили, скрутили мне руки, поставили на колени. Черноволосый подошел и, ухватив меня (Триллве Одрина!) за волосы, откинул назад голову и уставился в лицо. Я закрыла глаза и плюнула на него. Человек размахнувшись, ударил меня по щеке, коротко бросил что-то и, резко развернувшись, пошел прочь.