Наталья Медянская - Ночь упавшей звезды

Талька поерзала в седле, заставив меня очнуться:

-- Слушай, а, может, завернем? Тут деревенька есть. Близко. А то, гляжу, ты совсем устала... -- она посмотрела куда-то вверх, мазнув меня по носу жесткими волосами.

-- Ты меня что, спиной видишь? -- усмехнулась я. -- Это кто устал? У меня ноги в стремена упираются, мне удобнее... Ладно, давай завернем. Есть жутко хочется, -- я облизнулась. -- Показывай дорогу.

Рыжая обиженно фыркнула, но потом засмеялась:

-- Все-то ты знаешь... Направо сворачивай. Кажется...

***

Со стороны Твиллега летел по дороге всадник. Лицо его было сосредоточенно, конь под ним распластался стрелой, и шало дробили проселок копыта: "Толь-ко-бы-ус-петь..."

Лопнули тысячи звенящих нитей, привязывавших Мадре к Дальнолесью. Лес продолжался обычный, не колдовской. Мевретт остался один.

Накатил страх, тягучий, медовый... тот, что проглядел Одрин, когда покидал вотчину вместе с сыном и своей Триллве.

Остался за спиной чародейский кокон. Словно разжалось теплое, привычное, дарящее силу и тепло объятие; и элвилин смахнуло ветром, как бабочку с ладони, повлекло, ломая крылья, пугая... и даря то, чего никогда до сих пор с ним не было. Свободу? Полет?

Свистнули в ушах слова дедки-лекаря Звингарда: "Поглядим еще, какая бабочка отсюда вылетит..." А получается, вырвался Одрин, сам?

Это осознание помогло лилейному скоротать дорогу.

Мевретт был уже на полпути к Сатверу, когда шум с лесной просеки заставил его свернуть и притаиться в кустах. Но, приглядевшись к разношерстной шумной компании Давних, сопровождающих полотняный фургончик, Одрин с изумлением понял, что это всего лишь труппа бродячих лицедеев, невесть каким ветром занесенная на границы Дальнолесья. Ну надо же... -- подумал он, -- вот так вот запросто в такое время...

Недоуменно пожал плечами и хотел, было, уже проехать мимо, когда его окликнули сочным басом:

-- Эй!.. Послушай-ка, мил человек!

Одрин придержал коня. На него, скалясь в три с половиной зуба, добродушно смотрел коротышка, больше всего похожий на сморщенный от старости, одетый в цветные лохмотья гриб.

-- Ты не знаешь, Вересков цвет-то далече? Ну, деревенька такая! -- пояснил он, увидев, что до Одрина не доходит. Ухмыльнулся, отбросив назад пегие патлы.

Мевретт пожал плечами, указав направление:

-- Недалече. Но ездить не советую, "черные" там побыли с утра.

И хотел уже мчаться дальше, но тут внимание привлекли лай и обиженный рев. Одрин осадил жеребца и всмотрелся в живописную группу, пытаясь определить источник звука.

К задней грядке телеги был привязан веревкой медвежонок. Ленивую карюю лошадку, кивающую спутанной гривой, он нисколько не тревожил. Зато свора сопровождающих труппу разномастных псов так и норовила уцепить беднягу за голые пяты. Медвежонок отмахивался и жалобно ревел.

Подавив в себе приступ гнева, Одрин спросил у "гриба":

-- Это ваш медведь?

Тот довольно ухмыльнулся:

-- А как же, наш...

Собаки, почуяв присутствие элвилин, унялись; а медвежонок встал на задние лапы, когтя воздух передними, и заплакал.

Мадре, дернувшись, погнал коня прочь, твердо зная, что не имеет права задерживаться. Но, проехав с полмили, остановился. Представил себе несчастную мордочку Темулли, прижимающей к боку зеленого друга, и, ругаясь, вернулся.

Вересков цвет

Еще вчера здесь вполне мирно жили Давние и элвилин, а сегодня... От пожарищ расползался жирный дым, забивал вонь испражнений и тошнотный запах крови. Одного из мертвецов, лежащего поперек дороги, переступила Вещунья. Он был убит копьем в спину. Бронзовые мухи, зудя, копошились в ране.

Еще пятеро элвилин странными плодами болтались на березе. Их вешали со знанием дела: сломанные шеи, лиловые высунутые языки; и острые уши мелькали из-под волос, относимых ветром. Клевавшие висельников сизые вороны при нашем приближении тяжело поднялись в небо, но почти сразу вернулись, понимая, что от нас им не будет вреда.

В деревне могли быть и другие мертвецы, лежащие там, где их настигло железо, или сгоревшие вместе с домами. Возможно, заживо.

При виде трупов Талька резко повернулась, уткнувшись мне в грудь.

-- Гады! Гады!... -- она скрипнула зубами. -- Ненавижу...

Главная (и единственная) улица была насквозь продута ветром и пуста. Пахло пеплом и горьким дымом.

Те дома, которые уцелели, казалось, притиснулись со страху к земле, натянули на подслеповатые оконца тростниковые стрехи и наглухо запечатали двери. Ни людей, ни кур, ни собак...

Я передвинула меч на бедре, чтобы удобнее было выхватить.

-- Тут те побывали, на которых мы с утра нарвались, -- ржавым голосом сказала я. -- Полезем туда... расспрашивать... или ну его?

И вдруг тошнота, которая прежде лишь чуть давала о себе знать, кислым комом рванулась в горло. Я едва успела соскользнуть с вороного и отвернуться к ближайшим кустам. Талька мужественно держалась.

-- Ты что? Ты в порядке?

Я обтерла рот пучком травы и поднялась, стараясь не опираться на раненую ногу.

-- В полном, -- взяла каурую под уздцы. -- Только мутит. И молока страшно хочется.

Перевела глаза на повешенных и жирующих воронов, успевших выклевать им глаза. Икнула.

-- Дико, да? Поедем -- или поесть попросим все-таки? -- я показала на вымершую деревню. Вообще-то следовало наперед разведать, что там и как. Но Талька решила вопрос просто, соскользнула с лошади и похромала, ухватившись за стремя.

-- Я не доеду. Без молока.

-- Зря ты, -- я послала рыжей сердитый взгляд через конскую спину. -- Я ж тебя назад не подсажу. Придется с забора или седалищный камень искать.

Стиснула зубы и глубоко вдохнула. Хорошо, что ветер в другую сторону. А то пришлось бы опять к кустам. И почему я такая чувствительная сегодня?..

-- Пф... я и так вскарабкаюсь...

Спорить с рыжей -- что в ступе воду толочь.

Я свернула к первому же уцелевшему домику, зайдя со стороны огородов и проведя каурую через воротца в изгороди, и громко постучала в двери. Тишина. Я грохнула в створку рукоятью меча. Внутри вняли и завозились, но открывать все равно не спешили.

-- Нету тута короедов, -- робко сказали из-за двери.

-- Ага, совсем нету, -- тихо буркнула Талька.

-- А молоко есть? И поесть чего-нибудь?

Пень болотный, все до гроша отдала стражнику, чем платить? Впрочем, могу оставить хозяевам кинжал Торуса. Сталь отменная и бирюза в рукояти, на такой они за десяток лет не заработают.

Дверь приоткрылась, и в щели показалась опасливое женское лицо.

-- А вы не остроухие?

-- Конечно, нет, -- уверила Талька, умильно облизнувшись. -- Мы с дороги и очень есть хотим.

Женщина исчезла, потом появилась снова, сунула рыжей в руки кувшин с молоком и краюху хлеба и, не дожидаясь платы, захлопнула дверь.

Я присела на каменный порожек, боком к улице, надвое разломала хлеб -- с травяным запахом и плохо пропеченный -- похоже, хозяйка подмешивала к муке лебеду. А странно же, не весна... А вот молоко оказалось приятное, жирное и сладкое. Только хлебать пришлось снова прямо из кувшина. Я усмехнулась. Придвинула свою половину хлеба Тальке. Вроде и не привередливая, а в горло не идет...