Наталья Медянская - Ночь упавшей звезды

Вещунья топталась рядом, объедая вокруг порога спорыш и одуванчики.

Талька принялась по-женски ломать хлеб и по кусочку отправлять в рот, запивая молоком из кувшина, который ходил между нами, как братина.

-- Я спою об этом, -- сказала рыжая, и я прекрасно поняла, о чем она собирается петь. Но тут каурая зафыркала, и Талька, дернув ушами, сторожко выглянула из-за угла. Я успокоила лошадь. А через какое-то время тоже расслышала скрип тележных осей, стук колес по утоптанной дороге, конский фырк, собачий брех и людской гомон.

Я вгляделась из-под руки: не кнехты и не селяне, бродячие лицедеи... судя по яркости цветных лохмотьев и по вылинявшему фургончику, который влекла лохматая коняшка. На выцветшей от дождя материи еще можно было угадать рисунки пляшущих шутов в колпаках и надпись, что-то навроде "...тр смеющ...я Драк..." Десяток Давних, сопровождавших фургон, потрясенно озирались и громко, испуганно переговаривались, едва не заглушая его скрип и лай.

Да, не повезло им... вряд ли кто тут захочет нынче смотреть представление.

-- О... почти свои, -- вздохнула Талька.

Лицедеи прошли, и мы вернулись на крылечко. Менестрелька сунула в рот последний кусочек хлеба, встряхнула кувшин, проверяя, есть ли там еще молоко, шумно глотнула.

А я продолжала беспокоиться. Мне казалось, пришлецы должны поскорей миновать деревеньку, а они остановились и заорали громче.

Я встала. Талька поймала меня за руку:

-- Эй, ты чего?

-- Не знаю. Неуютно мне как-то. И не... из-за мертвецов. А словно тянет что-то...

Я потрепала по холке всхрапнувшую Вещунью:

-- Допивай и поедем, ага?

-- Ага, -- рыжая обдернула рваную курточку и тяжело вздохнула.

***

Одрин наконец-то нашел поворот, куда, судя по следам, свернули лицедеи.

Еще издали он с содроганием уловил сладкий запах пролитой крови и жирную горькую вонь дымов, но все же въехал в деревню, кляня на чем свет стоит свою проснувшуюся сентиментальность. Группу жонглеров-бродяг он увидел сразу же -- они топтались посреди улицы и отчаянно жестикулировали. Вокруг с лаем крутились псы. Элвилин они приняли, как своего, радостно завертев хвостами. Мевретт подъехал, высматривая того самого "гриба", хозяина медведя. Заметил у фургончика, перегнувшись, тронул за плечо:

-- Я смотрю, дело у вас тут не шибко прибыльное... -- начал издалека. Мужичонка покосился без приязни:

-- Ну?!

-- Медведя я хочу у вас купить, -- Мадре хлопнул ладонью по кошелю у пояса. "Гриб" зыркнул туда... По лицу было видно, что снедают беднягу жестокие чувства -- с одной стороны, желание махом обогатиться было заманчиво, с другой -- перспектива выступать с ручным зверем тоже казалась весьма многообещающей, хоть и достаточно отдаленной во времени.

Одрин занервничал. Он и сам не знал, какого лешего полез в это дело -- ради Темки старался, что ли? Триллве в тюрьме, а он тут теряет время...

-- Ты решаешь или цыплят высиживаешь?! -- крикнул он, уже понимая, что поступает так совсем зря.

Коротышка нахмурился. Пробурчал утробным басом:

-- А вот это я вам, сударь, не советую... на честных людей орать...

Он вдруг резко выкинул руку вперед, сдергивая Одрина с лошади. Лицедеи паскудно заржали, но тут же с криками прянули в стороны, когда бледный от бешенства мевретт, легко вскочив, вдарил молнией им под ноги.

Конь Мадре шарахнулся, сам он растерянно смотрел на разбегающихся собак и лицедеев и вдруг устыдился. И что с ним такое?

Элвилин пожал плечами; подошел к тележке. Медвежонок заворчал и принюхался, морща бархатный нос. Одрин рассек веревку:

-- Давай, беги к маме, а у меня дела...

***

-- И чего они орут? Скоморохи эти?

Меня опять затошнило. Я постаралась дышать глубоко и ровно. И вдруг... леший, мне мерещится... А ноги сами несут вдоль пыльной улицы, среди трупов и дымов туда, где гомонит табор... я побежала, припадая на раненую ногу, боясь упасть...

-- Мгла! -- бранилась Талька, хромая следом. -- С ума посходили... За ней топотала каурая.

Над толпой сверкнула резкая голубая молния. Бродяги бросались прочь; скулили, разбегаясь, псы. Я на бегу выдернула меч, прищурилась, прикинув, с которого начать, если что. На меня налетели, сбивая в пыль, я с колена плазом придала ускорения чьей-то заднице, и тяжело вскочила.

Увидала привязанного к телеге медвежонка, человека в черном, перерубившего путы... и у меня глаза на лоб полезли, а язык отнялся. Талька подскочила ко мне, пробуя уцепить за локоть:

-- Эй, ты как? Ты чего? Кто это? Ой, медвежонок...

Я не услышала рыжую. Каждый шаг, как сквозь смолу. Солнце жарит над головой. Гнилой запах крови и тонкий -- остролиста и озерной лилии. Одежду можно сменить, лицо спрятать в воротник, а волосы под шапку... но движения, но этот нежный, легкий, ни с чем не сравнимый аромат... И, словно в кошмаре, нет сил ни бежать, ни крикнуть...

Оглянись...

Медвежонок, почувствовав свободу, дернулся драпать, но почти сразу развернулся, утыкаясь Одрину в колени. Мевретт наклонился и растерянно погладил животное по бархатистой голове. Но тут же выпрямился и замер, ощутив мое присутствие. Вроде бы мимолетно, но так пронзительно. Как тогда, в темноте и тумане... Спина у него почему-то сделалась деревянной, и он с трудом повернулся. Глаза... я стояла еще довольно далеко, но мой взгляд, казалось, прожигал его насквозь. Что там в нем? Боль, надежда, страх?

Одрин дернулся, точно горло сжала холодная рука, и молча протянул ко мне руки.

-- Сзади!!

Он уклонился и обернулся -- такие вещи делаешь, не задумываясь. Хозяин медведя бросался на элвилин с дубиной, а теперь дубина, потеряв цель, валилась на медвежонка... Мгла!

Я пролетела оставшиеся ярды сжатой пружиной и, споткнувшись о зверя, ударила плечом "грибу" в подбородок, роняя его навзничь и валясь сверху. Талька завизжала, подрываясь к нам, забыв о хромоте. Визжала она знатно.

Одрин, ухватив под локти, резко поднял меня на ноги. Затем вздернул "гриба", вырвал у него дубину и ею же отправил негодяя в свободный полет. Для острастки зашвырнул в толпу еще одну молнию.

Коротышка, пружинисто вскочив, убегал с визгом, закрывая руками голову, не смея оглянуться. Лошадка, став на дыбы, громко ржала, тележка скрипела, медведь ревел, фургончик завалился на сторону. Лицедеи, крича, неслись кто куда, огибая углы и прыгая через ограды. Наша победа была полной и бесповоротной.

-- Велла, мевретт, теллевалл!! (Будет, мевретт! Вы себя выдали!!) -- опять завизжала рыжая Любова сестра, и обстрел прекратился.

-- С утра уж на ногах, и я у ваших ног, -- бросила я привычное, усевшись в пыль рядом с женихом. Не упав лишь потому, что под спиной оказалось что-то пушистое и мягкое, не имеющее ничего против соседства, потому как Талька чесала его за ухом.

Меня колотило. Так, что перстень-печатка почти скатился с пальца. Зато меч я сжимала крепко.