Торн Стюарт - Обитель спящих

— Об этом я знаю, — сказал Конан. — Сам плавал как-то на пиратской посудине. Нужно мне было одного друга проводить — вот мы с ним и захватили тот корабль. Так что воды эти я немного знаю.

Киммериец говорил о своем путешествии с Рана Риордой, Небесной Секирой. Они вместе вырвались из плена стигийского подземелья. Конан за свое освобождение взялся доставить древнее оружие на легендарный материк My, где по утверждению духа секиры еще жили прямые потомки атлантов.

Ибо Рана Риорда был стар. Вернее, не стар, а древен — по виду оружия можно было предположить, что оно только-только вышло из рук кузнеца. Отец Гидалла, полубог, мастер и провидец, выковал ее из небесного камня еще до Катастрофы. С секирой Конан пересек все южные моря и, в конце концов, достиг неведомых берегов. Там он оставил Риорду лежать на белом алтаре, а сам вернулся в Хайборию. Тогда киммериец думал, что достиг самой крайней, самой отдаленной земли. Но, если верить Юлдузу, была где-то земля еще дальше.

Заночевали они в маленькой банановой рощице, а наутро снова двинулись в путь. Дорога, теперь широкая и наезженная, отлепилась наконец от скалы и шла сквозь влажные, полные звуков и запахов джунгли. Наконец лес оборвался, а перед путниками раскинулась широкая горная долина, прорезанная, словно рекой, огромным трактом — Старым Военным Путем.

— Ну вот, — сказал Тай Юэнь. — Здесь мы с вами расстанемся. — Зная, как тягостно бывает прощание, особенно для тех, кто привык скрывать свои чувства, он весело выкрикнул: — Счастливого пути! Да хранят вас Митра и все светлые боги! — И, повернув коня, нырнул обратно под темный полог леса. Трое спутников едва успели крикнуть ему слова прощания — уже вслед.

Конан пришпорил своего жеребца, и тот пошел легкой рысью вниз по склону, туда, где дрожало пыльное марево над Большой Дорогой. За ним, не отставая ни на шаг, ехал Сагратиус и разглагольствовал:

— Сколь приятно в этой непросвещенной стране слышать Имя Солнцеликого! Это говорит о том, что беседы мои с князем — а мы подолгу беседовали с ним о таинствах и милостях Пресветлого — не пропали всуе. И, право, до сих пор у меня не было столь благодарного и внимательного слушателя! Если бы ты, Кинда, слушал меня с той же охотой и желанием приобщиться святая святых, твою душу давно бы осенила благодать прозрения!

Кинда на это только фыркнул: его понятие о мире и правящих в нем богах сложилось гораздо раньше, чем Митра ниспослал ену своего многогрешного слугу для обращения.

— Да ты и старую деву не обратишь к девственности, — Проворчал Конан. Что-то, быть может, остатки Силы, подсказывало ему, что он больше никогда не свидится с Юлдузом — Тай Юанем. Киммериец был мрачен, и болтовня Сагратиуса его, вопреки обыкновению, раздражала. — Юлдузу Свет Митры принесли задолго до тебя, толстопузый греховодник. Тебе бы его послушать, а не ему тебя.

— Ты злишься, сын Крома, значит, ты не прав, — ничуть не обидевшись, весело отозвался Мейл. И добавил серьезно: — Но что до света, тут крыть нечем. Все земли обойду, второго такого человека не встречу. А, Кинда?

Карлик, очень редко вступавший в разговор сам, всегда охотно отзывался, если к нему обращались напрямую.

— Кайбон — пхатук, — заявил он и пояснил: — Старший сын, ушедший к Отцу. Равный богу, но среди людей. У народа Кинды таких живых нет — только мертвые.

— Что, прямо так мертвецы и гуляют? — не поверил, Сагратиус.

— Не гуляют, нет, — помотал головой Кинда. — Они — с Отцом. Приходят, когда большое зло. Мор или засуха.

Конан кивнул.

— Вроде Младших Богов, Детей Имира. Твои, Кинда, в песчаной пустыне живут, а те — в ледяной. Да только с тех богов пользы, что с асиров — ума. Закрутят путника в пурге или волками затравят — вот и вся их потеха. И дочери его, ледяные потаскухи, не лучше.

— Пхатуки — не ледяные, — задумчиво сказал Кинда. — Но холодные, не живые. А кайбон — живой. Кинда не зря жил на свете, Кинда видел живого бога.

Конан глянул на Сагратиуса, почти уверенный, что тот сейчас начнет возражать: мол, есть только один бог, светлый Митра, а все остальное суть наваждения Нергала и проклятого Сета. Но аквилонец только пробормотал что-то невнятное, опустив голову.

— Что, пивное брюхо, — ткнул его в бок киммериец, пытаясь обернуть все шуткой. — Немного тебе понадобилось, чтобы усомниться в единовластной благости Митры? Нашел обитель света на земле и теперь не можешь с нею расстаться? А нужен ли там такой толстый пожиратель каплунов, как ты?

Ответом ему был душераздирающий вздох. Мейл дурачился, но глаза его были серьезны.

— Да, я грешен, друзья мои. Но настанет день, и я вернусь в сию святую обитель, смиренно надеясь, что на мой век там хватит и каплунов, и вина, — заявил он с новым вздохом, долженствующим изображать раскаянье во всех грехах. — Тай Юань добр, он не велит прогнать меня батогами.

— А ты и рад пользоваться его добротой, обжора! — рассмеялся Конан. — Я видел, во что ты превратил его запасы для гостей. И всего-то за две луны! Кто бы мог подумать, что смирение плоти и духа может произвести такие опустошения!

Киммериец смеялся, поддразнивая друга, но на душе у него было черно.

«Ты потеряешь двоих…» — повторял он про себя под перестук копыт. Он знал наверняка, что ни Сагратиус, ни Кинда никогда не вернутся в Тай Цзон.

— Ну, это мы еще посмотрим, — зло процедил он сквозь зубы и пришпорил своего коня. — Гей, гей, ребята, пошевеливайтесь, а то мы будем добираться до края света всю оставшуюся жизнь!

Зеркало, на которое он возлагал такие надежды, тоже не восстановило мира в его каменном подземном дворце. Похоже, его дворец был просто не создан для мирной жизни — по крайней мере, пока в нем находилась женщина.

В первый миг, увидев свое отражение, Раина вскрикнула и застонала в отчаянье: так бледно и даже серовато стало ее лицо от бесконечных дней во тьме. Выйдя наверх, она увидела лишь свои руки — и замирала от мысли, во что же за эти годы должно было превратиться ее лицо. Сейчас она смотрела в зеркало и вздыхала: покойница, настоящая покойница. Обманывать себя было бесполезно — побывав наверху, она знала, что нельзя все объяснить одной лишь игрой синеватого, мертвенно-белого света. Тем более, что теперь свет волшебных шаров был очень похож на солнечный.

Он смотрел на нее, посмеиваясь про себя: он видел Раину насквозь.

— Что ж, — притворяясь рассерженным, мрачно сказал он, — тогда давай я выкину эту стекляшку, раз она так тебя огорчает.

— Нет уж! — отрезала девушка, разглядывая себя в зеркале так и эдак.

А взглянуть, право, было на что. Несмотря на бледность, она по-прежнему была очень, очень хороша. Ее тюремщик не солгал ей, когда пообещал, что здесь, в этом дворце, время будет над ней не властно. Не один год провела она под глухими каменными сводами, а вот гляди-ка — ничуть не изменилась! Ясные синие глаза сияли все тем же мягким манящим светом, золотые волосы струились по плечам водопадом, высокая девичья грудь едва колыхалась при ходьбе.