Торн Стюарт - Обитель спящих

«Бедная, бедная, — подумал он с такой кривой усмешкой, что скажи он это вслух при Раине, она бы отшатнулась в ужасе. — И то ей не так, и это. Наряжаться ей не для кого. Вот погоди, моя девочка, приведу я тебе мужчину. Ты пользуешься тем, что я не могу тебя ударить, не оставив одного только мокрого места. Ну так я найду тебе молодца, который не позволит тебе вести такие речи. Ты, наверное, забыла, как с вами обращаются те, для кого вы так любите наряжаться».

Эта мысль его утешила. Снова перевернувшись на спину, он еще долго лежал в мелкой волне и смотрел, как движется по черному небу луна и кружатся в вечном хороводе звезды. На звезды, и море он мог смотреть часами, не уставая и не скучая. И то, и другое было непреходяще. Существовал еще закат, на него он тоже мог любоваться бесконечно, но после того, как он чудом выжил в Катастрофе, ему почему-то каждый раз казалось, что сегодня солнце садиться в последний раз и больше никогда не взойдет над морем.

«Завтра или послезавтра здесь будет еще один корабль, — думал он. Злость прошла, уступив место чему-то вроде мечтательности. — Я чую его отсюда. Завтра я на нем пошарю. И, если найдется хоть что-нибудь подходящее, желательно с тяжелой рукой, я непременно приволоку его сюда. Раина начала мне надоедать. Посмотрим, нельзя ли будет повеселиться как-нибудь по-новому».

Трое путников неторопливо ехали на восток.

Здесь, на южной стороне, горные вершины задерживали тучи с моря, заставляя их проливаться по ночам дождями. Солнце еще не успело иссушить землю, и хотя пора цветения прошла, сады и луга на обработанных террасах радовали глаз свежей зеленью. Останавливались друзья только на ночь, день же проводили в седле — лишь несколько полуденных часов загоняли их в тень, да и то больше для того, чтобы дать отдых разморенным лошадям.

Дорога постепенно выворачивала к северу, одновременно поднимаясь все выше, и к ночи второго дня пути трое странников были уже у перевала. Решив, что путь наезженный и сбиться с него невозможно, они все тем же размеренным шагом миновали перевал и заночевали уже с северной стороны гор. Под утро прошел теплый весенний дождичек, прибив к земле дорожную пыль и оставив в воздухе ощущение свежести и прохлады. Друзья не спеша поели и снова выехали на дорогу — и обнаружили, как и предсказывал Тай Юань, что не одиноки в своем стремлении попасть к северным островам Лемурийского архипелага.

По дороге, со стороны перевала, двигалась процессия. За прошедшие дни путникам, конечно, попадались встречные и обгонявшие их повозки, крестьяне верхом на осликах или быках, а то и просто пешие странники. Но караван, да еще таких внушительных размеров, был первый. Конан, сощурясь, вгляделся в медлительное шествие.

— Верблюды! — сказал он. — Значит, туранец или иранистанец! А не присоединиться ли нам к нему, ребята? Вид у нас бравый, небедный, на разбойников мы вроде непохожи. Если караван-баши окажется достаточно сговорчив, мы еще и разживемся золотым-другим!

В седельных сумках у каждого из них, помимо прочих необходимых вещей, было по увесистому мешочку серебра — от Тай Юэня, «на всякий случай». Но ни Конан, ни его спутники никогда не отказывались от лишних денег — неважно, заработаны они честной службой или добыты воровским умением.

Конан насчитал при караване десятерых погонщиков и пятерых верховых, вооруженных луками и ятаганами, да в большой крытой повозке, влекомой двумя волами, сидело, наверное, три или четыре женщины — жены или просто стряпухи.

Трое воинов, если им по дороге, всегда сумеют убедить караванщика, что силы его ничтожны, а степные разбойники — беспощадны. А значит, сопровождение каравана за необременительную — скажем, в десять золотых на каждого — плату будет сущим благодеянием с их стороны.

Конан, как самый опытный путешественник и наемник, взял переговоры на себя. Он безошибочно определил среди погонщиков караван-баши — толстого, отдышливого купца, с неизменно обеспокоенным выражением на красной от излишней крови физиономии. С высоты своего верблюда, центрального в цепочке, он покрикивал на караванщиков, умудряясь держать в поле зрения всех десятерых разом.

Окрики, как разобрал Конан, звучали на туранском языке. Это решило дело, поскольку из всех языков по эту сторону моря Вилайет птулькут Кинда понимал только туранский, да и то с трудом. Не обращая внимания на заступивших ему дорогу всадников, Конан подъехал поближе и заговорил прямо с караван-баши.

— Приветствую тебя, о украшение базаров Аграпура, Базры и Столицы Тысячи Драконов! — обратился к нему киммериец с вежливым поклоном. — Мы услыхали твои упреки, обращенные к этим лентяям, и, узнав в тебе туранца, поспешили нагнать твой караван. Мы направляемся к гавани под названием Пайтад, почтеннейший. И рады будем охранить твой караван от любой двуногой или четвероногой напасти.

Караван-баши испытующе посмотрел на незнакомца, затем кинул взгляд на его спутников, державшихся в стороне.

— Ты говоришь по-турански так, словно вырос в Аграпуре или Хоарезме, чужестранец, — сказал наконец он. — Но ты — северянин, хоть и загорел, как уроженец юга. Как это понимать?

Конан, отметив, что купец неглуп, мгновение подумал, а затем сказал правду:

— Ты прав, почтеннейший! Моя родина — далекая Киммерия, горная северная страна. Но я несколько лет служил в гвардии прежнего Повелителя Турана, Илдиза. И не забыл ни речи туранской, ни обычаев.

Купец оживился.

— Ты служил в дворцовой гвардии? И родом — из Киммерии? Уж не сам ли ты Конан, спасший принцессу Зосару?

«Что ж, — подумал Конан, — самое худшее — не состоится сделка». И ответил:

— Я поражен твоей прозорливостью, почтеннейший. Да, я и есть Конан-Киммериец. Но откуда ты знаешь мое имя — ведь я твоего, прости, не припомню.

— Ты и не можешь помнить его, прославленный воин! — Купец, явно обрадованный таким попутчиком, принялся возбужденно размахивать руками. — Я — Амаль, сын Сатира, третий купец в Аграпурской гильдии. Ты не знаешь меня, но, быть может, помнишь моего старинного друга, купца Масруда из Аграпура? Ты когда-то не дал его избить стражникам: они хотели отплатить ему за то, что он принес на них жалобу государю…

Вспомни, прославленный воин: они были отданы на прокорм пяти членам гильдии, но помимо обычного постоя требовали увеселительных пиров и празднеств каждый день. Друг мой Масруд пожаловался на них Повелителю Илдизу, и тот велел перевести их на половину содержания и дать каждому по десять палок. После чего эти выродки гиены и паука поклялись отомстить Масруду и напали на него поздно ночью, когда он возвращался от меня после игры в кости…

Киммериец наморщил лоб, напрягая память. Что-то такое, кажется, было однажды: он с ребятами возвращался в казармы и наткнулся в переулке на драку — пятеро дюжих молодцев нещадно избивали старика. Помнится, все были тогда изрядно пьяны и ввязались только потому, что подвернулся случай подраться. Нападавшие были в масках, и ун-баши, немедля протрезвев, велел вязать их всех и тащить к городскому, судье на расправу — что и было проделано. О старике, на которого напали эти замаскированные, он тут же забыл и лишь наутро узнал, что спас от побоев и грабежа одного из самых именитых и уважаемых купцов столицы.