Ольга Онойко - Дети немилости

– Выйди на террасу, – сказал я, улыбаясь, – и щелкни пальцами: что-то мне подсказывает, что твои камеристки ждут на крыше или в некоторых столь же неожиданных местах. Но я со всей ответственностью заявляю, что свою темноту буду защищать как зеницу ока!

– Хорошо прожаренный кусок мяса, – сказала Эррет, распахнув дверцы шкафа и задумчиво разглядывая свои наряды. – Местное молодое вино. Много жуков, Мори – на самом деле много жуков.

Наверно, все три кольца нашего эскорта слышали, как я сглотнул.

– А потом ты сопровождаешь меня на концерт Музыкального общества, – голосом, не терпящим возражений, закончила Эррет. – И только попробуй уснуть!

Она была неумолима и беспощадна.

Эррет полагала, что в области искусств и вкус мой, и кругозор оставляют желать лучшего. Я и сам так полагал. Я искренне соглашался с тем, что это упущение стоит исправить. Но увы! Усилия отыскать в моей душе те тончайшие материи, что чутко отзываются высокой драме, сложной музыке и классической живописи, неизменно оказывались тщетны.

Проще говоря, мне было до зевоты скучно.

Я недурно знал историю искусств, различал стили, помнил имена творцов, но творения их не оказывали на меня должного воздействия. Они казались интересны как составляющая исторического процесса и не более. Эррет хмурилась и безнадежно качала головой. Однако терпение ее еще не иссякло. «Способность внимать и сопереживать, – заявляла она, – подобна мышце: ей требуются упражнения». Не то чтобы я упорствовал из принципа, но вкус самой Эррет был настолько утонченным... Понятно, что в ее возрасте и с ее интеллектуальной мощью удовольствие можно получать лишь от наивысших, полных сконцентрированной мысли образцов искусства. Я не думал, что когда-либо дотянусь до нее, и, откровенно говоря, считал, что и пытаться не стоит.

– Эррет, – издалека начал я, хотя знал, что сопротивление бесполезно, – право, тебя вполне устраивало, что государь Данараи всем видам искусства предпочитает военные парады.

– Он был безнадежен, – сообщила Эррет, пристально осматривая шитье на рукаве.

Я немного помедлил и осторожно спросил:

– Может быть, я тоже безнадежен?..

Эррет глянула через плечо; вид ее был так суров, что я прикусил язык.

– А как ты предлагаешь скоротать эту ночь? – с неожиданной легкостью спросила Эррет. – Царица в Истефи, Младшая Мать неведомо сколько еще пробудет в затворничестве, с делами на сегодня ты закончил. Неужто намерен в такой чудный вечер обсуждать правила для цензоров?

Я засмеялся.

– Чудные вечера располагают к другим занятиям, – игриво проговорил я, приблизившись к ней, – возможно, подлежащим цензуре... в определенном смысле. – Я обнял Эррет за талию, провел рукой по копне жестковатых волос и поцеловал маленькое ушко. – Разве это не веселей?

– Нет.

Я выпустил Эррет из объятий; прекрасное лицо ее окаменело.

– Я обижена на тебя, Мори, – сказала она печально. – Конечно, я тебе не невеста, но неужели я не заслуживаю хотя бы четверти такого внимания?

Я закусил губу.

Не стоило об этом напоминать.

Теперь мне следовало просить прощения и еще – просить не говорить больше о моей невесте... С точки зрения династического брака Северная Звезда устраивала Эррет, она готова была утвердить княжну Мереи в качестве императрицы, но лицом к лицу предпочитала с ней не встречаться. Взаимоотношения императора с Эррет – не то, что остается в истории, но как-то я рискнул спросить у отца, не будет ли зла от того, что Эррет не благоволит Аливе. Тот удивился. Я тоже удивился, обнаружив, что отец считает Эррет исключительно политической силой, не имеющей человеческих чувств. «Так полагали и твой дед, и прадед, – сказал он. – Если для тебя, Морэгтаи, она другая, тебе следует быть втройне осторожней».

– Прости меня, – сказал я.

Эррет улыбнулась одной стороной рта. Медлительными, деревянными движениями она прошла к софе и села, ссутулившись, глядя в пол. Я опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои.

– Я знала, что нельзя, – сказала Эррет.

Я пожал плечами.

– Она умерла.

Эррет глядела на меня со странным выражением.

– Нельзя всю жизнь сокрушаться, – сказал я. – Она была очень хорошая. Но Уарре по-прежнему нужна императрица. А ты – Эррет, и любой женщине придется делить меня с тобой.

Эррет грустно усмехнулась.

– Мори, – сказала она, – всем уаррским государыням приходилось делить мужей со мной, но... сейчас другое, понимаешь? Я никого никогда так не любила, как тебя. Смешно, правда? Я старше твоей столицы, для меня твой сказочный Аргитаи – мальчишка, а ты подавно младенец. И я люблю тебя и ревную, как женщина мужчину. Это плохо. Я не знаю, что из этого выйдет.

Я вздохнул.

– Все будет хорошо, – сказал я, потому что обязан был это сказать. Потом поднял Эррет и прижал к себе; она спрятала лицо у меня на плече.

– Сейчас мы позовем теней и велим им тебе служить, – сказал я. – А потом пойдем есть жуков. А потом, так и быть, слушать музыку. А потом будем говорить с Лумирет и Акридделат. А потом вернемся домой и будем жить долго и счастливо.

Эррет откинула голову, и я поцеловал ее в губы.

– Да, – сказала она. – Ты прекрасен, Мори. Пойдем есть жуков.

Слова мои сбылись: щелчка пальцев оказалось достаточно, чтобы наши тени явились. Впрочем, номера по обе стороны от наших апартаментов, равно как этажом выше и ниже, были заняты охраной – чему удивляться.

На редкость прелестная оказалась у нас охрана, ни дать ни взять букет цветов: три девушки, двое юношей, все – не старше восемнадцати лет. Данва, помнится, ворчала, что приходится отбирать людей по цвету волос; похоже, по цвету волос эскорт и отбирали. Насколько я знал, внутреннее эскортное кольцо обеспечивало нам не столько безопасность, сколько удобства; не исключено, что в число последних входило и услаждение глаз. Девочки были отменно хороши: не по-здешнему хрупкая золотая блондинка, статная красавица с ореховыми волосами, прелестница с локонами цвета розового янтаря... Серебряноголовые мальчики казались похожи, как братья; стоило мне подумать, что в компании не хватает только кого-то огненно-рыжего, как таковой явился, скользнув на террасу через карниз. Вышла целая палитра, не только художественная, но и этнографическая. Народ рескидди много тысяч лет назад сформировали несколько кочевых племен; сложение и цвет волос до сих пор свидетельствовали о том, кровь которого из них проявилась наиболее полно.

– Напоминаю, – шепнула Эррет мне на ухо, – что внутренний эскорт традиционно можно использовать как гарем.

От неожиданности я поперхнулся и закашлялся. Эррет захихикала.

– Ты с таким оценивающим видом их рассматриваешь, – сказала она.