Майра - Оливия и Смерть

– Что тебе известно о нём? – невесело усмехнулся поэт. – Жив ли он до сих пор? Как можем мы быть уверены в том, что для этих демонов вообще существуют какие-то пределы?

Тео пожал плечами.

– Как знаешь. Но сидеть и ждать их прихода – глупо. Бежим, друг, бежим отсюда! Оттон мёртв, ты остался без защиты и, скорее всего, без куска хлеба. Ты никому больше ничем не обязан. Зачем тебе оставаться?

Он был прав, но Патрик знал, что не уедет до дня похорон. И песня была ещё не написана, а значит, долг – не отдан…

– Тебе, должно быть, нужны деньги и оружие, – сказал он вместо ответа. – Подожди меня здесь!

И прежде, чем Тео успел возразить, зашагал назад к дому. В кабинете он вынул из бюро деньги, отложив на жалование слугам и немного на прожитьё себе, так как не был уверен, что ему причитается хоть что-нибудь после смерти Оттона. Ещё он захватил маленькую коробку с патронами для пистолета и графинчик с остатками вина.

Вино Тео с удовольствием допил на месте, а остальное спрятал куда-то под пальто.

– Я постараюсь сообщить тебе, где я, – пообещал он.

– Лучше не торопись с этим. Мало ли, что может здесь произойти. Эти люди не должны узнать, где ты находишься: я не для того снабдил тебя деньгами, чтобы ты потратил их даром.

Певец впервые улыбнулся.

– Не задерживайся здесь надолго. Если они явятся – беги. Ничего хорошего от них ждать нельзя. Прощай, друг!

Они пожали друг другу руки, потом вдруг обнялись, хотя в последние годы не были близки. Тео растаял в тумане, и поэт остался один. Одиночество обрушилось на него так, будто из тела разом высосали остатки тепла, словно дрожь Тео передалась ему… Он стоял у мокрой стены амбара, сверху весело капала талая вода, и капли гулко, по-весеннему звонко ударяли в натёкшие мелкие лужицы. Ничего не было видно, казалось, мир разом исчез, и остались лишь угол крепкого, хоть и старого, бревенчатого строения да растерянный человек в домашней куртке, зябнущий на влажном ветру… Поэт попробовал представить свой уютный кабинет с камином, огромным столом, бюро в углу и книжным шкафом. Комната виделась ему нечётко, зато лежавший на столе лист бумаги вдруг вместо вееров и шпаг покрылся ровными значками букв.

Он мог видеть отдельные слова и то, как они складываются в строчки песни-плача. Он надеялся, что за гробом Оттон не будет так одинок, как был при жизни, что там ему будет теплее…

Патрик повернулся и пошёл к дому – и на замер на полдороге, услышав незнакомые голоса. Вернее, только один незнакомый.

– Ты плохо следил за чёрным ходом, дурачьё! – говорил кто-то, и в словах были досада и ненависть. – Он ушёл, а ты проспал всё на свете!

– Он ещё недавно был дома, – оправдывался другой голос, хорошо знакомый, правда, непривычно робкий, лишённый обычной дерзкой весёлости. – И никуда не собирался уходить. Я бы знал… Да и окна вон у него до сих пор горят.

– Как же! – перебил его первый. – Окна горят, да птичка-то улетела! Тебе за что было плачено? Чтобы ты смотрел за всем, что здесь делается. Я же велел тебе сегодня быть наготове!

Хуго что-то невнятно пробубнил в ответ.

– Ступай со всеми обыскивать двор! – брезгливо отозвался его собеседник. – Увидишь что-нибудь – ори во всю глотку. Если он совсем уйдёт, тебе же хуже.

Патрик попытался стряхнуть оцепенение, но у него не получилось: он совсем замёрз. Его колотила дрожь, а всё вокруг застилало белое марево, которое, казалось бы, облегчало бегство, но и не давало увидеть преследователей. Предательство Хуго причинило поэту неожиданно сильную боль.

У него больше не было при себе ни денег, ни оружия. Они с Тео, казалось, поменялись ролями: теперь Патрику предстояло спать в вонючих трактирах, голодать, прятаться, спасая свою жизнь. Песнь для Оттона, едва начавшая складываться, уже никогда не будет написана…

Поэту вдруг дерзко подумалось, что он мог бы прокрасться в кабинет и взять там отложенную сумму, чтобы можно было уехать к Джеле. Но в доме наверняка остался кто-то из незнакомцев, который, уж конечно, более опытен в искусстве нападения и слежки, чем разгильдяй Хуго. К тому же, Тео вряд ли успел уйти далеко. Если они вздумают расширить круг своих поисков, то наткнутся на него. Страх, какого он не знал прежде, даже после того проигранного боя, рядом с телами погибших братьев, казалось, примораживал сердце к позвоночнику.

И всё же он двинулся к дому. Довольно. Если року вздумалось гоняться за ним по миру, он не станет больше бегать и скрываться, и начинать всё сначала, делая вид, будто ничего страшного не произошло. Он должен заглянуть в глаза тому, кто повинен во всех его несчастьях. Он должен знать. Ему тридцать восемь лет, он побывал во многих краях, был солдатом, кузнецом, подмастерьем ювелира, студентом, поэтом… Он схоронил и оплакал стольких, что пора бы уже и честь знать. Инстинкт самосохранения отчаянно верещал где-то в тёмной глубине мозга, и ноги, подгибаясь, отказывались идти. Но Патрик шёл, и прекрасно знал, что его ведёт – любопытство.

Он толкнул дверь чёрного хода и попал прямиком в объятия двух крепких мужчин в добротных охотничьих куртках. Возле лестницы испуганно жалась заспанная прислуга: дворецкий Петер, горничная и кухарка. Хуго с ними не было, и Патрику, слава Богу, не пришлось столкнуться с ним лицом к лицу после подслушанного разговора. Поэт едва успел подозвать Петера и отдать ему ключ от бюро, где лежало жалование для всех слуг…

Это, и правда, было похоже на мистику. Никто ни о чём его не спрашивал и ничего ему не объяснял. Его реплики падали в пустоту, потом его попросили замолчать – без явной угрозы, но с таким жутковатым равнодушием, что он повиновался. Незнакомцы вывели Патрика на улицу – быстро, тихо, привычно, так что его вновь пробрала дрожь, но он всё ещё был полон своей глупой детской решимости разобраться в происходящем, – втолкнули в закрытую карету с задёрнутыми окнами и куда-то повезли. Он больше не пытался разговаривать с ними, потому что вдруг и сам понял: они – лишь куклы, "машины", как говорил Тео. Поэт ждал встречи с хозяином этих странных слуг с трепетом страха и нетерпения, потому что их господин – возможно, сам дьявол, – сейчас олицетворял для него всё, что ломает человеческие жизни, всё, что калечит, губит, развращает и сводит с ума: природные катаклизмы, смертельные болезни, свинцовые дожди и разрывы снарядов на полях битв, голод, ужасные катастрофы на фабриках или железных дорогах, ломающиеся, как спички, стропила в горных выработках глубоко под землёй…

Несколько раз экипаж останавливался, пропуская другие, встречные. Снаружи слышались голоса, перебранка возниц, щёлканье хлыстов и скрип колёсных осей. Спутники Патрика сидели невозмутимо тихо, но он знал, что они настороже, что ему не удастся никому подать знака, ни даже просто закричать. Они действительно напоминали гончих в своих коричневых оленьих куртках с новомодными металлическими пуговицами – холёных охотничьих собак, стерегущих добычу для хозяина, которому их верность и готовность повиноваться давали полномочия бога.