Дэвид Кек - Пора предательства

Дьюранд заморгал.

— Абраваналь послал в Монервей гонцов.

Дорвен кивнула.

— На посторонний взгляд Морин кажется холодным, жестким… но когда я была еще маленькой девочкой, он иногда появлялся в чертогах отца — где я гонялась за собаками или сидела за вышиванием. Я видела его перчатки для верховой езды, его синюю мантию и понимала — он пришел за мной. Он почти ничего не говорил, но мы с ним мчались верхом, и за нами летело знамя — бриллианты на сине-золотом фоне. В любую погоду — хорошую или же плохую, он крепко обхватывал меня, и мы уносились прочь от стен, от слуг и ждущих дам. Мы без единого слова летели в лес, скакали так, что в груди у меня и у бедного коня не оставалось ни глотка воздуха. Потом мы всегда оказывались у какого-нибудь ручья. А у Морина находился ломоть сыра или мешочек яблок. Он почти ничего не говорил, зато слушал. Для меня это было сплошное волшебство: наедине с братом.

Глаза Дорвен блеснули, и в единый миг образ несгибаемого, точно копье, Морина Монервейского преобразился в глазах Дьюранда.

— Скоро ты сможешь сама у него все спросить.

— Наверняка. Однако последние недели меня замучали страшные сны. Просто не верю, что он в безопасности. Я слишком часто бываю с Альморой, а при дворе слишком мало женщин. Я вижу его во тьме. Было так трудно даже просто придумывать бедняжке всякие занятия, чтобы отвлечь ее. Когда тут думать о таких вещах?

Недели, сказала она, недели без тени надежды поговорить с кем-нибудь о потере брата. Дорвен поглядела на Дьюранда, а потом вздернула подбородок.

— Я пришла сюда в поисках одиночества — хоть ненадолго избавиться от толпы. И в поисках возможности подышать свежим воздухом. Но не обрела ни того, ни другого. — Она смотрела на облака. — Многие нынче ночью вольются в ряды Утраченных душ. Они в воздухе вокруг нас, витают с дымом и искрами. Я ощущаю их напор, с каждым разом все сильнее и сильнее.

— Дорвен…

Дьюранд попытался взять ее за плечи, однако она вырвалась у него из рук и скрылась в глубине башни. Едва ли было бы уместно гнаться за женой своего господина через целую толпу народа.

— Прах побери, — выругался Дьюранд.

Он долго стоял в кромешной темноте, слушая грохот собственного сердца, а потом с размаху ударил кулаком о крепкую стену.

В ту ночь они преклонили колени во чреве глубочайшего ада. В воздухе висел шепот молитв. Дорвен снова сидела с Альморой, и малышка была серьезнее и торжественнее многих, хотя древний замок стонал так, точно в каждую бойницу рвались души мертвых. Абраваналь смотрел вокруг невидящим взором и тяжко дышал, думая о чем-то своем. Дьюранд разглядывал толпу в Расписном Чертоге — сотни людей глядели оттуда на них, наверняка в глубине сердца взвешивая свою жизнь против жизни маленькой девочки и присяги на верность. Страх все сильнее и сильнее овладевал защитниками замка.

Дорвен потянулась накрыть ладонью руку Ламорика, но тот уже поднялся.

— Вполне в духе Радомора было бы штурмовать стены сегодня, когда мы думаем, что из-за пожара находимся в полной безопасности, — промолвил он и отправился проверять часовых.

Дорвен смотрела, как ее муж выходит из святилища. Он совсем недавно вернулся после еще одной столь же нервной вылазки: проверял, как распределяют стрелы среди лучников.

В Расписном Чертоге кто-то плакал.

Сверкающая игрушка в руке Альморы тихонько тикала. Девочка задумчиво прикусила верхнюю губу.

У одного из окон стоял патриарх.

— Тридцать тысяч душ изгнано из города в поля. Четыре тысячи уже погибло. — Длинная серебристая борода его дрожала в такт движениям губ. — Утонули в черной воде под стенами или заживо сгорели в подвалах.

Его верховное святилище, построенное в дни Древнего королевства, стояло за стенами замка. Хрупкие прямоугольники окон спадали слезами расплавленного свинца.

— Мы возвратим себе город, — заявила Альмора. — Дядя Радомор будет наказан.

Город свистел, точно горшок в печи для обжига.

Лицо патриарха тонуло в тени.

— Ах, Альмора! У Радомора лишь одна душа, чтобы уравновесить все, что он взял.

Альмора склонила головку набок.

— Они отправились на небо. Вы сами мне говорили.

Вся комната глядела на жреца.

— Да. Говорил. Но трудно проявлять такую мудрость, как ты. Жил когда-то один человек: большой мудрец. Его звали Марселин. Он предупреждал, что мы должны платить состраданием за ненависть и прощением за злобу, а иначе окажемся в одном аду с нашими врагами. Как же это нелегко.

Старик обернулся к темному стеклу восточного окна и опустился на колени. Маленькая Альмора шагнула к нему. Глаза их оказались почти на одном уровне.

— Марселин был рожден в Земле Грез, — продолжал Оредгар. — Я собственными глазами видел его неразборчивые записи. Буковки совсем крошечные. Мне показал их старый служитель, когда я посещал библиотеку Вуранны. — Альмора моргала, глядя на его сияющее лицо. — В тамошних краях у всех жителей волосы черные, как у тебя, и даже последний пахарь пьет вино.

Девочка опустилась на колени рядом со стариком. Стрекозиные крылышки ее летуньи трепетали.

Ламорик не вернулся.

Дьюранд смотрел на Дорвен. Она сидела, устремив взор куда-то поверх плеча дремлющей Альморы. Скоро малышка крепко заснула, но Дорвен так и продолжала глядеть в пространство. Прошел час, второй. Дорвен ждала, а Ламорик все не шел. Она ни на миг не сомкнула глаз.

Наконец Дьюранд встал в почти кромешной мгле. Незримо, точно призрак, пройдя меж спящими, он остановился подле возлюбленной.

— Нам надо поговорить. Полагаю, хоть одно-то помещение в этом старом замке сохранилось.

Он повел ее через слепое скопление людей, мимо спящих друзей и незнакомцев в старую каморку, на которую, как он считал, никто притязать не станет: крохотный закуток над сторожкой, где некогда размещалась лебедка. Они уселись среди старых гобеленов и сломанных столов, и в бойнице у них над головами полыхало зарево горящего города.

Дорвен прислонилась к нему — почти упала на него. Дьюранд чувствовал ее плечо, ее лоб. Рука ее легла ему на бедро, скорее даже повисла, чем легла. Он обнял ее.

Это было все равно что взбираться на вершину холма. Он пытался вообразить, каково было бы просидеть всю эту утомительную ночь так близко, — и не коснуться друг друга. Но, усталый и одинокий — ему и не снилось прежде такой усталости и такого одиночества, — он не отвернулся от возлюбленной. Руки его скользнули по ее телу. Дьюранд и Дорвен начали целоваться и целовались, покуда не припали друг к другу. В глазах Дорвен сверкало пламя пожара, на губах чувствовался привкус дыма.

Влюбленные задыхались и жались друг к другу всю ночь.