Даниэл Уолмер - Чаша бессмертия

— Хм! Ты так считаешь?.. Ну что ж, я, пожалуй, послушаюсь как-нибудь твоего совета. — Королева сняла с шеи камни и отошла от зеркала. — Ты очень угодила своей королеве этим подарком, милочка.

Она благосклонно улыбнулась и жестом дала понять, что аудиенция закончена. Сердце Илоис перестало биться. Как?! И это все?..

— Но, Ваше Величество, — пробормотала она, — вы верно забыли… Я рассказывала вам о Конане из Киммерии, которому грозит смертная казнь…

— Конан?.. — удивилась королева. По-видимому, мысли ее были полностью поглощены новой игрушкой, и все предшествующее напрочь вылетело из ее головы. — Ах, да, Конан! Отважный и могучий киммериец, Конан-чернокнижник! Конечно же, я не забыла о нем. Но, моя милочка, не знаю, могу ли я тебя чем-нибудь утешить и обнадежить. Ах, если б он не был чернокнижником! Пусть бы он обвинялся в десяти убийствах, грабежах, даже — в государственной измене! Тогда еще можно было бы попытаться ему помочь. Но черная магия! Его Величество король Фердруго и слышать не захочет о помиловании злостного чернокнижника. Скажу тебе по секрету, милочка, когда-то в ранней юности ему было предсказано, что жизнь свою он окончит раньше срока и произойдет это по вине колдуна или колдуньи. С тех пор он страшно ненавидит эту породу людей и боится их. Он не даст мне и заикнуться на тему о его помиловании! Он, пожалуй, сожжет меня вместе с ним, если я вздумаю ему помогать!.. — добавила она кокетливо.

— Но, Ваше Величество, ведь я же сказала, что он оклеветан! — воскликнула Илоис, готовая разрыдаться. — Он сам всю жизнь ненавидел магов и колдунов, и если б вы знали, скольких из них сокрушил его меч!.. Клянусь всеми светлыми богами Хайбории, что Конан-киммериец не причастен магии!

— Всеми светлыми богами?.. — переспросила королева. Она явно уже утомилась от этого разговора, и ей не терпелось отделаться поскорее от назойливой просительницы, чтобы как следует рассмотреть новую драгоценность. — Ты, кажется, говорила что-то о знаках, которые боги посылают на землю, чтобы указать свою волю? Будет тебе известно, что я очень внимательно отношусь к этим знакам, знамениям, предчувствиям и вещим снам. Скажем, сегодня мне приснилось, что я спускаюсь по дворцовой лестнице и вдруг замечаю что-то маленькое и синее на мраморной ступеньке. И почему-то я одна! Ни пажей вокруг, ни лакеев, ни придворных дам… Некому нагнуться и поднять это. И мне приходится нагибаться самой, ты представляешь?.. При этом платье лопается у меня на спине, и даже ниже, — добавила королева, чуть понизив голос, — и во все стороны рассыпаются мои пуговицы, красные маленькие пуговицы. Они скачут по ступенькам, как множество капелек крови… А то, что я поднимаю — тоже пуговица, но — синяя и одна-единственная!.. Представляешь?.. Все утро я ломала голову над тем, что бы мог значить этот сон. И вот появляешься ты, нищая немедийская аристократка, и даришь мне синие камни, которые отныне будут прогонять мои тяжелые мысли! Вот он, мой сон!.. Так что, милочка, я очень чувствительна ко всяким знакам, которые посылают нам боги. Если, как ты говоришь, Конан-киммериец — любимец богов, то они непременно подадут какой-нибудь знак во время его казни. Скажем, на плечи ему опустится несколько белых птиц с цветочками в клювах, или — вдруг запахнет фиалками, когда палач начнет поджигать хворост, или что-нибудь еще в этом роде… Я обещаю тебе, милочка, что буду лично присутствовать на казни, и подобный знак, если он будет явлен богами, не ускользнет от моего внимания. Можешь быть в этом уверена!..

Вернувшись к вечеру с базарной площади, усталый и осипший Шумри хотел было расспросить жену о ее встрече с королевой, но, едва взглянул на нее, слова застряли в его горле. Он молча подошел к ней и обнял, прижав к груди поникшую голову с растрепавшейся затейливой прической…

— Я отдала ей ожерелье, — прошептала Илоис после долгого молчания, во время которого он лишь гладил ее, как девочку, дрожащими от нежности руками по рассыпавшимся волосам.

— Я знаю… Молчи… Не надо, — отозвался он.

— Я отдала ей твое синее ожерелье, — опять повторила она с несказанной тоской.

— Ну и хорошо, хорошо… Не убивайся же так… Подумай, что камни эти спасут Конана. И разве одного только Конана?.. Они ведь такие добрые и такие сильные, эти камни… Только представь, насколько благородней и великодушней станет от их прикосновений королева! А ведь она влияет на короля, она практически правит за его спиной…

Рыжик и Волчок, сидевшие по любимой своей привычке на корточках на полу, во все глаза, расширившиеся и испуганные, смотрели на родителей. Первым не выдержал Волчок. Вскочив, он бросился к матери и изо всех сил обнял ее, уткнувшись головой в платье. Его ласка была так неожиданна, так потрясла ее, что слезы, безудержные, облегчительные слезы, заструились из глаз.

— Мама! Не плачь же, мама!.. — Рыжик прижалась к ней с другой стороны, втиснувшись узеньким тельцем и потеснив отца.

— Не плачь, — повторил за дочерью Шумри. — Твои камни живут и вершат свои чудеса, хотя теперь и в отдалении от нас…

— Они не вершат чудеса, — с трудом произнесла Илоис. Она подняла голову и встретилась с мужем взглядом. — Они не спасли жизнь Конану. Королева ничего не обещала мне. Ничего! Она поможет ему, но только в том случае, если во время казни ему на плечи усядутся птицы с цветами в клювах или запахнет фиалками…

Рыжая кошка стала почти постоянным обитателем кордавской тюрьмы. Неизвестно, каким путем она пробиралась вовнутрь, скорее всего со двора, используя для прохода крысиные норы. Появлялась она, как правило, ночью, внося оживление в однообразно-томительную службу охранников, прилагавших немалые старания к тому, чтобы не сомкнуть глаз и не задремать ненароком. Уже на второй день своего появления в столь мрачных и сырых местах ей была дана кличка Ушлая. Она получила ее за высокое мастерство в ловле мышей, которыми во все времена изобиловала тюрьма, как, впрочем, и все тюрьмы в мире. Ушлая не просто ловила их в огромном количестве, но выкладывала серые тушки вдоль стены то по прямой линии, то в виде волнистой кривой, а порой выстраивала из них треугольники, квадраты и овалы. Это ее искусство приводило скучающих на посту солдат в искреннее и шумное восхищение.

Мышей она никогда не ела, чем тоже отчего-то расположила к себе охранников, и многие из них, заступая на ночную службу, стали прихватывать с собой кусочки сыра или колбасы для угощения шустрой любимицы.

Ушлая проскальзывала сквозь решетки в клетки узников, но в руки давалась не всем. Казалось, она издали чуяла, кто из оборванных и голодных людей, почти потерявших человеческий облик, будет искренне рад ее появлению и ласково потреплет за ухом, поговорит, жалуясь на тяжкую свою судьбу… а кто встретит ее грубым пинком или, того хуже, жестоким мучительством. Ни разу не ошибалась она в выборе тех, к кому подходила близко. Ни разу грубая и жестокая рука не касалась ее легкого и пушистого тельца.