Владимир Моисеев - Боконист

– Ты считаешь, что все мы под контролем? – удивился Виктор.

Кошка вылезла из-под шкафа и запрыгнула к Махову на колени, откуда стала с гордостью, недоступной людям, озирать окрестности.

– Не все, но кое-кто из нас – точно!

– Нас окружают шпионы?

– Скорее, туристы во времени. Интересуются важными моментами истории, чтобы потом похвастаться перед соседями.

– Если я правильно понял, ты считаешь себя исторической личностью?

– Необязательно реализовавшейся. Может быть, со мной связана тупиковая ветвь истории, а может быть, веточка, оставшаяся незамеченной главным потоком… А может быть, я интересен историкам будущего, как один из свидетелей твоей жизни. Не исключено, что ты реализуешь свою нуль-транспортировку, а я, на закате жизни, напишу твою художественную биографию для серии ЖЗЛ. Вот и повод.

– Мне нужна твоя помощь. Пускай я нашел тебя случайно…

– Так уж и случайно?. Я в случайности давно не верю. А о делах поговорим потом.

– И на том спасибо. Думаешь, я забыл, что для тебя моя работа всегда была блажью и причудой. И вдруг такая перемена. Ты здорово изменился. Стал на удивление терпимым к занятиям своих друзей. Что с тобой случилось?

– Не смейся. Понимаю, что мое объяснение выглядит глупым, но с тех пор, как я завел себе кошку, я смотрю на мир по другому.

– Кошка объяснила тебе, что нуль – транспортировка перспективное дело?

– Нет, конечно. Но моя Липочка – животное крайне загадочное. Однажды, к своему удивлению, я обнаружил, что ее поведение самым недвусмысленным образом подтверждает теорию Эверетта о многомерности мира. Липочка очень любопытна, а с другой стороны, любит поспать – не сомневаюсь, что во сне она путешествует по параллельным мирам. Интересно, кто она там? Заколдованная прекрасная принцесса? Светская дама? Модная поэтесса? Когда у тебя получится с нуль-транспортировкой, будь добр, выясни это.

Кошка с диким воем спрыгнула с колен и бросилась на кухню, едва не сбив по дороге Айрис, которая появилась с подносом в руках. Видимо, предположения высказанные Маховым, глубоко задели и оскорбили гордое животное. Несколько капель попало на брюки Виктора.

Пили кофе почему-то молча. А потом у Виктора чудовищно разболелась голова, и он решил, что ему пора уходить.

– Так ты будешь со мной работать? – спросил он уже в дверях.

– Я обязательно обдумаю твое предложение, – серьезно ответил Махов.

Они обменялись номерами телефонов и разошлись по домам.

Вечером Виктор показалось, что пришел его последний час. Он лежал без сил на диване, зарывшись лицом в подушки, так и не сумев раздеться, несмотря на то, что предпринял несколько попыток. Его сердце сжалось в крошечный комочек, готовое в любой момент разлететься на тысячу кусочков. Почему-то он решил, что единственный способ воспрепятствовать этому – твердить: "Не разлетайся, не разлетайся, пожалуйста, не разлетайся"… Удивительно, но заклинание, вроде бы, подействовало.

Не лучше дело обстояло и с головой, его мозг вскипал. Боль была ужасна, она настигала его с такой удручающей размеренностью, пульсировала так ритмично, что ему казалось – в следующий толчок глаза непременно выскочат из орбит… Впрочем, в то же время он сам себе задавал вопрос: "Боль ли это?" Правильного ответа он не знал. Действительно ли он ощущает сильную боль? Его чувства больше не подчинялись привычной логике, причинно-следственные связи были отвергнуты клетками его организма. Виктор с удивлением обнаружил, что получил возможность наблюдать за своими мучениями со стороны. Кто-то другой, отстраненный, дергался в конвульсиях и страдал. Его было жалко, но не очень. Смерть и небытие казались вполне приемлемым выходом.

Подстать была и обстановка в городе. Невесть откуда наползли мрачные черные тучи. На улицах бесчинствовал штормовой ветер. Болезненные свистящие завывания казались специально отрепетированным аккомпанементом пульсациям его мозга. Виктора не покидало ощущение, что тучи спускаются все ниже и ниже. Неужели, их цель была поглотить его? За что? Почему это безобразие происходит именно с ним? Кто он такой отныне?

Черноту ночи прорезали яркие молнии, началась гроза, первая в этом году. Раскаты грома были оглушительны. Виктор с ужасом ощутил, как мала разница между современным образованным человеком и трепещущим от страха первобытным обитателем пещер – мистический ужас перед природным электричеством уравнивал их. По школьной привычке он попробовал оценить промежуток времени между вспышкой и устрашающим грохотом, чтобы определить расстояние до центра катаклизма. "Раз…" Это все, что у него получилось. А потом и вовсе свет и звук стали неразделимыми, словно бы слившись в его теле в одно целое…

Надо было срочно что-то придумать. Но мозги его стали оплывать, так, по крайней мере, он оценивал их состояние. Ему казалось, что они пузырятся и тают, тем самым еще более подчеркивая его чужеродность в этом мир. Попытка сосредоточиться закончилась новым приступом нечеловеческой боли. Виктор не сомневался больше – он растворяется во Вселенной. Его сущность, его индивидуальность, все то, что делало его самобытным человеком, оказались на поверку всего лишь некоей непрерывной функцией в момент времени Т, тождественной его эмоциональной оценке.

А Вселенная-то оказывается пустячок, причуда высших сил, незначительная игрушка в руках непознаваемого, микроскопическая, ничем особым не примечательная песчинка Мироздания! Прав Махов!

И снова яркая вспышка, но на этот раз молния здесь была не при чем. Виктор почувствовал себя телевизором, который подключили к антенне – мгновение назад в его сознании (на экране) бесновался бессмысленный хаос, несвязный дребезг помех и вдруг – проявилось четкое изображение.

Его мозг выхватил из небытия странные связи и проявления и постарался выразить их в привычных (по возможности) терминах. Объемные красочные образы, воспринимаемые Виктором, были прекрасны и бесконечно притягательны. На него обрушилась настоящая лавина счастья, но не обыденного, определяемого, как правило, приятностью времяпрепровождения, а другого, кристально чистого, отвлеченного от мелких житейских проблем.

– Пришло время жить, – прошептал он, и страшная боль или то, что он считал страшной болью, немедленно покинула его искореженное страданиями тело.

А еще через десять минут воспоминания о близкой и, вроде бы, неминуемой смерти стерлись окончательно. Нет, он твердо знал, что десять минут назад он умирал, но как это происходило и в чем выражалось, начисто вылетело из его головы. Словно вернувшись к жизни из невообразимого фантастического путешествия, его мозг очистился от всего чужого, бессмысленного и наносного. Одновременно забылись и потрясающие картины Мироздания, только что открывшиеся перед ним во всей царственной красе. Виктор помнил, что они были восхитительны, но рассказать, что конкретно он увидел, уже не сумел бы. Так забывается прекрасный сон, если не успеть перевести его образы на привычный язык слов.