Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

Я знаю, что опережаю соперника на несколько долей секунды, он дышит мне в затылок, и, когда пролетаем мимо очередной лампы, вижу его тень на стене.

— Не догонишь!

Я знаю, кто это. Но не позволю ему еще раз поймать меня. Пусть сколько угодно поет свою песню.

— Жил-был парень, звали его Ветер…

Я ловлю воздушный поток, пытаюсь сделаться частью его, частью этого ветра, пройти к финишу кратчайшим путем. Иногда поток взмывает под потолок, иногда опускается до самого бетонного пола, но если я коснусь его, мгновенно потеряю скорость. Я лечу, ошалев от полета, от мелькания огней, я свободна…

И, не вписавшись в поворот, врезаюсь в стену.

Просыпаюсь, обливаясь холодным потом. Вокруг бетон, железо, запертые двери.

Я в тюрьме.

Вагон канатной дороги приближается ко входу на транспортер. Я вижу его крышу — далеко внизу.

Вагон входит в тоннель. У меня шесть минут — пока погонщик выведет смену, пока принимающая автоматика сопоставит зеленые столбики графика с другими, присланными с СИНТа при загрузке. Погрузили столько-то людей — выгрузили столько-то единиц топлива общей емкостью такой-то, столько-то процентов загрузки распадателя. Если цифры совпадут, погонщик уедет обратно с переносным аккумулятором, заряженным на несколько доз. Если не совпадут — уедет без аккумулятора. Но в любом случае у меня осталось пять с половиной минут до отправления вагончика.

Бросаю вниз веревку. Она летит, раскручиваясь в полете, конец повисает, чуть-чуть не достав до входа в тоннель. Я очень долго высчитывала длину этой веревки — совсем не надо, чтобы погонщик ее увидел. Осталось четыре минуты. Я осторожно сползаю с узкого карниза, где просидела несколько часов, и, перебирая руками, отталкиваясь ногами от стены, начинаю спуск.

Я почти полностью восстановила силы после болезни. Почти. Секунды бегут, я опускаюсь все ниже метр за метром. На веревке завязаны узелки, по ним отсчитываю расстояние. Стараюсь дышать потише, но сердце колотится и грудь ходит ходуном.

Добравшись до последнего узелка, самого большого, я останавливаюсь. Вишу на отвесной стене Завода, прямо над входом в тоннель, в метре подо мной тускло поблескивает железный трос канатки. Гудит транспортер — вообще-то, он работает почти бесшумно, но за много дней, проведенных на Заводе, я научилась различать его звук среди множества посторонних шумов. До отправления вагончика остались считанные секунды, смена сейчас ступит на ленту последнего конвейера… Успеваю услышать слабый девичий голосок:

— А куда теперь?

— На ленту, — говорит мягкий, почти ласковый голос, это, конечно, погонщик. — Тут движущаяся дорога, она отвезет вас, куда надо.

— А куда?

— Увидишь! Прости, мне надо уезжать, тут все по часам, ты понимаешь…

Последние его слова сливаются со стуком двери в кабину. Пот ручейками течет по спине. Простите, ребята, сегодня я не смогу вас спасти. Простите!

Трос содрогается. Из тоннеля показывается крыша вагона. Замешкавшись, пропускаю нужную секунду, и вот уже выезжает каретка — если я прыгну сейчас, меня намотает на блок. Только и остается, что переждать еще секунду и тогда уже…

Транспортер работает. Стена Завода содрогается едва ощутимо — распадатель готовится к запуску. Когда каретка отъезжает, выпускаю веревку и мягко спрыгиваю на крышу в нескольких сантиметрах правее троса.

Как ни стараюсь, толчок все-таки есть. Вагон качнулся. Мог ли погонщик этого не заметить? Сейчас он закричит: «Стоп, машина! Проверьте крышу!»

Блок скрипит. Я падаю на крышу прямо под тросом — лицом вниз, ногами к Заводу. Наверное, погонщик там, в кабине, вопросительно смотрит в потолок. Догадается ли поднять люк, заглянуть на крышу и проверить?

Скрип обрывается. Каретка входит в рабочий ритм, блоки катятся по тросу, как перевернутые колеса по опрокинутым рельсам. Вагон покачивается. Погонщик молчит. Я лежу, стремясь сделаться плоской, как ткань. С каждой секундой Завод все дальше.

В последние дни я нарушила нашу с Хозяином традицию: встречать смену вместе. Он знает, что теперь, когда прибывает вагончик из города, я прячусь в темных коридорах, забиваюсь далеко-далеко. Вот пусть поищет меня: в обычных тайных убежищах, в подземном тоннеле, на площадке громоотвода. А вагон тем временем уедет уже далеко…

Чуть поворачиваю голову.

В горах осень. Я вижу синие, зеленые, закатно-розовые горные гряды. Вижу огромный мир таким, каким его видят самые смелые птицы.

Вижу гроздья проводов справа от канатной дороги — по ним идет энергия в город. И справа, и слева от линии передач желтеют и краснеют склоны, покрытые кустарником. Я пробыла на Заводе долго, очень долго.

Я вырвалась!

Солнце садится. Еще теплое. Крыша вагона почти горячая — он ведь был в пути весь день, хорошо нагрелся и не успел остыть за шесть минут в тоннеле. От каретки несет машинным маслом. А снизу поднимается запах гор, леса, листвы и хвои.

Почему люди не могут жить в мире и покое, как эти горы? Все на свете — энергия. Дрова, сгорая, отдают энергию Солнца, которую копили всю жизнь. Люди живут, греясь у огня, питаясь свежей дичью или бесплатной вермишелью, но энергию черпают из совсем других, иногда случайных, иногда странных источников; примерно так говорил Хозяин. Я даже не спросила, как его зовут. Ведь у него наверняка есть имя. Он не назвал мне его, а я не догадалась спросить.

Слышу, как ходит по кабине погонщик. Теплая крыша вагона остывает с каждой минутой, но я все равно чувствую себя, как на сковородке. В любую минуту он может поднять люк и увидеть меня.

Оглядываюсь на Завод: в закатном свете видны только очертания, страшные очертания бетонного саркофага. Пора перебираться пониже.

Я готовила свой побег много дней и ночей. Я следила за вагончиками. Я знаю, что всего их два, и ходят они по очереди. На один когда-то погрузили меня. Другой — вот этот, и отличается от первого прежде всего тем, что на днище у него есть две большие железные скобы.

На них-то я и рассчитываю.

Конечно, нелегко будет провести весь путь, сидя на железной скобе под вагоном. Но если мне доводилось ночевать на деревьях — неужели я не смогу выдержать сутки на скобе? Сейчас не зима. Сейчас почти лето, хоть ночи и прохладные. У меня с собой ремни и карабины — я пристегнусь и смогу, наверное, даже спать. А главное — там, внизу, меня никто не найдет. Даже если погонщик станет специально обыскивать вагон — под днище ему не заглянуть никогда, да и кому придет в голову заглядывать под днище?!

Я представляю погонщика, как он изо всех сил просовывает голову в дыру вагонного сортира — только так возможно проверить дно. Улыбаюсь. Пусть бы застрял так, головой в дыре. Пусть бы ехал так всю дорогу…