Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

— Мне и не надо. — Я слишком устала, чтобы обижаться. — Я ищу прежнего владельца магазина. Его звали Римус. Он торговал барабанами.

— Барабанами? — Она играет удивление, хотя отлично знает, о чем речь. — Секундочку…

Она снова ныряет за спины манекенов. Я оглядываюсь. Здесь все как при Римусе, даже полки остались. Только теперь на них сложены стопками цветные тряпки. А там, где стояла барабанная установка, толпятся манекены… вернее, стоят плечом к плечу. В их пластмассовых улыбках чудится что-то зловещее.

— Как вас зовут? — спрашивает продавщица, невидимая за спинами искусственных людей.

— Меня? Лана, — отвечаю рассеянно. — Я ищу Римуса…

И только сейчас, услышав и собственное имя, и имя моего друга, понимаю, откуда чувство опасности. Женщина выныривает из-за манекенов, снова улыбается, но я не смотрю на нее — кидаюсь к двери.

Поздно.

Все повторяется, как в страшном сне. Как тогда в аптеке, когда покупала лекарство для сына Перепелки. В дверях стоят двое. Смотрят на меня в упор. Еще один неторопливо выходит из подсобки, цепляя манекены.

Прикрываю глаза. Смерть не дышит в затылок — им приказано брать меня живой. Ну что же…

Двое у двери только начинают движение, их ритмы замедленны. Тот, что вышел из подсобки, идет не как боец — как охотник. Его примитивный ритм немного скрашивают гулкие пластмассовые манекены, полые изнутри: в падении они толкают друг друга, получается дружный нарастающий грохот.

Я припадаю к полу и проворачиваюсь вокруг своей оси, как жернов, — подсекаю того, что был за спиной. Один из тех, что у двери, вскидывает руку с разрядником — слишком медленно. Разрядник улетает в угол. Орет продавщица — именно орет: для нее происходящее выглядит дико, кошмарно, будто я превратилась в смерч посреди магазина.

Обезоруженный полицейский поскальзывается на какой-то тряпке и падает. Валится манекен. Отлетает кудрявая, улыбающаяся голова, красиво катится, подпрыгивая, — в этом движении есть стиль, есть ритм.

Третий по-прежнему стоит в дверях. Жду, когда он кинется, но он остается на месте. Проходит секунда. У меня еще есть время, но очень-очень мало… Он вытягивает губы, будто дразнится, что хочет меня поцеловать. Изо рта у него — из трубки — вылетает тоненькая иголка и вонзается мне в щеку.

Это парализатор.

Подкашиваются колени, но я еще стою; круша стекло, кидаюсь в витрину. Ноги еще держат… с каждой секундой слабеют… в дожде стеклянных брызг вылетаю на улицу, заворачиваю за угол…

И падаю.

Он подбирает меня и, нимало не заботясь о раненых товарищах, грузит в полицейскую машину. Сам садится на педали. Нажимает что есть силы, дергает шнурок сирены, дикий вой раздается над улицами, по которым мы едем. Люди шарахаются с дороги. Едет полиция, везет важную добычу!

Я в полном сознании. Только почти не чувствую своего тела. Могу сгибать и разгибать пальцы, но это, пожалуй, все. Щека, в которую вонзилась иголка, кажется ледяной. Отмороженной. Лежу на спине и вижу только верхние этажи домов. Туман сгущается. И поэтому я не могу понять, по каким улицам меня везут.

Сирена стихает.

Энергетический час на исходе, людей на улицах все меньше. Я больше не слышу ни смеха, ни голосов, ни шороха подошв об асфальт. Скоро утро. Слышу короткий тоненький скрип: полицейский жмет на тормоз. Приехали?

Он встает с седла и склоняется надо мной. Его лицо закрыто щитком. Я вижу, как глаза поблескивают в смотровых щелях.

— Значит, ты — Лана?

Могу лишь утвердительно опустить веки.

— Что было на барабане, который Римус тебе подарил?

Я молчу. Хлопаю веками.

— Ты уже можешь говорить, — цедит он сквозь зубы. — Ну давай, вспоминай, что было нарисовано на барабане! Или ты не знаешь?

Я чуть сжимаю губы. Двигаю языком. Говорить вряд ли, скорее мычать…

— …олк.

— Что?

— В…олк, — выдавливаю я.

Вижу, как расширяются глаза полицейского. Он медленно поднимает забрало. Этому человеку лет двадцать пять. Ко лбу прилипли пряди черных волос.

— Как звали… того, кто тебя… отгрузил? — говорит шепотом.

Я не сразу понимаю, о чем речь.

— Те… Стефан. Ло…ец.

— Не может быть, — говорит он с суеверным ужасом. — Не может быть… Значит, это правда!

В глазах у него блестят слезы. А может быть, мне показалось.

Теперь мы едем еще быстрее, но уже без сирены. Небо светлеет. Я все так же лежу в кузове, ко мне постепенно возвращается способность двигаться, но я все еще слабая, как тряпка. Полицейский налегает на педали, вкатывает в низкий пассаж (когда-то здесь была торговая зона, теперь витрины заколочены) и, завернув в узкий переулок, останавливается.

— Вылезай.

Я с трудом поднимаюсь. Шея не двигается: чтобы оглянуться, приходится поворачиваться всем телом. Серые стены, вдоль тротуара полоски отражателей, забрызганные грязью, решетка водостока на асфальте.

— Ну и куда? — спрашиваю я, едва ворочая огромным, как губка, языком.

Он не отвечает. Берется за решетку канализационного стока (руки у него в перчатках), рывком поднимает. Открывается путь вниз, я вижу железные скобы на вертикальной бетонной стенке.

— Туда, — говорит полицейский, переводя дыхание. — И очень быстро. Я уже должен вернуться.

Заглядываю в колодец. Оттуда несет сыростью. Неприветливое место.

— Почему я должна тебе доверять?

— Потому что ради тебя я рискую шкурой.

Странное дело, но эти его слова убеждают меня больше, чем полчаса подробных объяснений. Я спускаюсь в люк. Полицейский — или кто он такой? — устанавливает решетку на место. Я вижу его — снизу вверх, сквозь решетку.

— Иди вниз, пока не попадешь в коллектор. Там стой и жди. Не сходи с места, ясно? Просто стой и жди. Там опасно.

Я вздыхаю.

— Стой и жди, — повторяет он в третий раз. — Ну, я пошел.

Я слышу, как отъезжает полицейский веломобиль. Потом потихонечку приподнимаю решетку. Это не так уж трудно. Даже сейчас я могу выбраться наружу, на улицу…

И дальше что? Римуса нет. Гнезда опустели. К кому в этом городе я могу обратиться — уж не к Игнату ли, бывшему соседу по комнате?!

А полицейские вокруг так и шастают…

Раздумываю еще немного. Потом, шаг за шагом, начинаю спускаться вниз.

Я все еще слаба, но и усилий здесь много не требуется. После железной лестницы, ведущей на вершину громоотвода, этот спуск под землю — сущая ерунда.

Мои ноги и руки выполняют привычную работу. Тусклый свет, пробивающийся сквозь решетку, не может ничего осветить — здесь почти полная тьма. Но и смотреть-то не на что. Волглые стенки. Звук моих подошв и тяжелое дыхание отражаются эхом и возвращаются снова. Получается затейливый, кружевной ритм.

Вспоминаю Хозяина Завода, как он поднимался вслед за мной по железной лестнице: «Когда устанешь, отдохни, я подожду». Что-то в последнее время я слишком часто его вспоминаю…