Аманда Хемингуэй - Нефритовый Грааль

— Даже если так, — сказал Натан, — не думаю, что тебе стоит презирать отца.

— Это только между нами. — Хейзл не стала бы делиться секретами с Джорджем, но Натан ввел его в их компанию, так что она относилась к нему как к любимому домашнему животному. С Джорджем считались не больше, чем с Гувером. Может, даже меньше.

— Как бы там ни было, — вернулся к изначальному вопросу Натан, — маме… маме не нужен чужой муж.

— А вот моя мама говорит, что Майкл очень привлекательный, — сообщила Хейзл, — и Анни красивая. У нее должны быть поклонники.

Натан не ответил. Он сам время от времени с беспокойством задумывался об этом. У многих его приятелей и в деревенской школе, и в Ффилде были только матери — иногда даже отцы-одиночки, чьи новые пассии являлись вечной проблемой. Детям приходилось отбирать и поощрять хороших, отпугивать нежелательных. Пассии были склонны покупать детям роскошные подарки на Рождество, пичкать их гамбургерами, а потом шикать и выгонять из комнаты, чтобы приступить к поцелуям и тисканью, пока отпрыски давились за дверью беззвучным смехом. Некоторые новоявленные родственники прихватывали с собой нежданных братьев и сестер. Таковы были опасности современной жизни. Натан понимал, что тут ему повезло, но… но …

— Хочешь, чтобы у тебя был отец? — спросила у него однажды Анни.

— У меня есть отец, — ответил Натан. — Он мертв, и все равно он мой отец. И другой мне не нужен. Только… в общем… если у тебя появился поклонник, все в порядке. Если он приятный человек и любит тебя. У тебя есть… есть кто-нибудь?

— Когда он появится, — сказала Анни, — ты узнаешь об этом первым.

И вот теперь появился Майкл Аддисон. Приятный. И по утверждению Лили Бэгот — привлекательный. Жена его была актрисой, а всем известно, что актрисы вечно крутят романы и часто разводятся: такова уж их профессия. И все же… быть может, он любил жену и тосковал, когда она уезжала, а к Анни обращался лишь за сочувствием. Натан решил, что ситуация ему не нравится, с какой стороны ни посмотри. «Если он начнет дарить мне подарки и водить есть гамбургеры, тогда я узнаю наверняка».

Годы, прожитые в Иде, превратили Анни из девочки в женщину. Время укрепило ее мягкость и отточило грани лица; пушистые волосы, теперь коротко постриженные, падали на лоб витыми каштановыми перышками. Она по-прежнему почти не пользовалась косметикой, а бледная кожа на деревенском воздухе засияла здоровьем. Изредка какой-нибудь мужчина начинал вести себя чересчур дружелюбно; она же лишь вежливо улыбалась в ответ, давая понять — если не с помощью слов, то своим поведением, — что желает сохранить дистанцию, мысленно уверяя себя, что делает это ради сына, и зная — на уровне более глубокого изучения самой себя, — что Натан лишь отговорка. Быть может, сердце ее по-прежнему целиком принадлежало Даниэлю; быть может, в той складке времени затерялось еще что-то, что отделяло и отдаляло ее от всех, делало безразличной к любому мужчине. Когда Майкл Аддисон стал заглядывать к Анни — взглянуть на новые книги на полках и поболтать, он сразу пришелся ей по душе, однако она пребывала в полной уверенности, что дальше искренней симпатии дело не пойдет. Она не была холодна — просто как бы отсутствовала, словно монахиня, повенчанная с божественной идеей и не ищущая себе смертного супруга. Правда, Анни всегда с сомнением относилась к Богу — католическому Богу ее детства: требовательному, слегка надменному, погрязшему в церковных обрядах. Ей скорее импонировала теория Бартелми о Высших Силах, сохраняющая некое равновесие всех миров, но не взыскующая ни слепого поклонения, ни бесконечного покаяния. С того самого мгновения, как умер Даниэль, Анни не испытывала ни малейшего сомнения в том, что там, за гранью обычного человеческого знания, существует нечто еще: другие измерения, вселенные, существа; и часть этой уверенности прочно опиралась на ее память.

На Рождество Майкл и Рианна отправились в гости к друзьям в Глостершир, а потом уехали кататься на лыжах; отец Хейзл напился и избил Лили, после чего впервые в жизни та отправилась на консультацию с адвокатом; Джорджу подарили бинокль, почти такой же мощный, как телескоп. Анни и Натан провели праздничный день так же, как всегда, — с Бартелми и Гувером, наслаждаясь лучшим рождественским ужином, равного которому не было во всей деревне. Бартелми умел проделывать с едой таинственные и удивительные вещи: стоило ему приготовить овощи — и дети едва не вырывали тарелки друг у друга из рук; индейку он запекал так, что она покрывалась хрустящей корочкой, внутри оставаясь мягкой, источающей золотисто-коричневый сок; картошка всегда была тщательно взбитой и пушистой, а в сливовом пудинге волшебным образом сочетались воздушная легкость и насыщенный фруктовый вкус. Натан вспоминал то Рождество как самое замечательное. Пусть не было снега, и на улице шел дождь — он ведь остался там, снаружи, а они сидели дома, и огонь камина наполнял комнату теплом и радостью, и обширный обед без следа исчез в эластичном желудке и растворился в стройном теле. Телевизор Бартелми принимал каналы, которых не было больше ни у кого; смотрели сказку на иностранном языке о горделивом короле, который был вынужден скитаться среди своего народа в обличье нищего и так познал унижение и мудрость; потом играли в шахматы, и Натан почти выиграл; а Анни смотрела на них с любовью и думала про себя: «Я так счастлива. Так счастлива». И внезапно она испугалась — впервые за все время, — что удача вдруг отвернется от нее.

А в новом году Натан нашел провалившуюся под землю часовню и увидел шепчущую чашу, и тогда все изменилось.

В феврале Майкл Аддисон купил компьютер и попросил Анни зайти помочь ему с установкой.

— Слышал, вы местный эксперт, — заметил он.

— Только в масштабах Иде, — парировала Анни, — не так уж это много.

— Я заплачу…

— Глупости. Я согласилась бы, чтобы просто взглянуть на ваш дом. Вся деревня сгорает от любопытства: переделали его на манер тех, что показывают в модных телешоу, или нет.

— Деревня, — рассмеялся Майк, — будет очень разочарована.

Анни закрыла лавку пораньше: Бартелми всегда настаивал, чтобы она выбирала удобные для себя часы. С тех пор, как Натан стал учиться в пансионе, она старалась работать с десяти до пяти. Анни прошла по Хай-стрит и свернула в переулок, ведущий к Дому-на-Реке. Дорожка, окаймленная двумя рядами бурого и съежившегося в своей зимней наготе кустарника, вела через луга. Анни знала, что где-то поблизости находится заповедная территория: не то там водилась какая-то особенная бабочка, не то росли орхидеи редкого вида. Дом стоял чуть поодаль: на некотором расстоянии виднелись островерхие, как колпак звездочета, крыши. Со стороны он казался воплощением мечты о деревенской жизни; когда же Майкл открыл дверь и проводил Анни через холл в главную гостиную, женщине подумалось, что у комнаты на диво нежилой вид: мебель слишком идеально расставлена, на коврах ни пятнышка; все чисто, безупречно, нетронуто.