Наталья Резанова - Журнал «Если» 2010 № 3

Когда домовые галдят — людям слышно, обычно же они разговаривают тихо. Однако случается, что нужно при людях что-то сообщить товарищу. Тогда в ход идет скороговорка. Для человека — громкий крысиный писк, а домовой в этот писк с десяток слов умещает.

Такой вот сигнал раздался на лестнице, да не единожды. Искали Акимку с Якушкой.

— Идем, — сказал Трифон Орентьевич. — Время поджимает.

Рядом с ним стояла Маланья Гавриловна с узелком, тоже готовая в поход.

— А свадьба? — спросил Акимка.

— Так нас уже поженили, — бойко ответила Малаша. — Теперь муж может что хочет делать, а жена при нем. И не проси — не пущу одного!

— Сперва — на автостоянку. Там у сторожа в будке Вукол Трофимыч живет, он все про автомобильные дела знает. Может, с ветерком доедем, — пообещал новобрачный.

— А свадьба? — спросил, в свою очередь, Якушка,

— Моя свадьба: как хочу, так и гуляю, — ответил Трифон Орентьевич.

Евсей Карпович ощутил себя. Он осознал, что лежит, что дышит, и только сил открыть глаза не было. Ему захотелось опять уснуть. Сладко уснуть, как у мамки под бочком. И не просыпаться.

Однако не получалось.

Он поневоле стал думать. Мысли были путаные, как ком шерсти из нескольких клубков, который, чем распутывать, проще отрезать и выбросить. Когда-то Евсей Карпович подбирал за хозяйкой такие комья и соорудил себе теплый тюфячок.

В них, в мыслях, одна нить принадлежала Матрёне Даниловне, другая — хозяину Дениске, третья — какому-то существу по имени Проглот, четвертая — другому существу, Колыбашке.

— Уйди, Проглот, — мысленно говорил Евсей Карпович. — Не мешай! Я еще не все кристаллы собрал и ключ к двери не нашел. Сгинь! Нет тебя!

— Ты собирай, собирай, — согласился Проглот. — Я вот тут, в сторонке, постою.

Евсей Карпович был недоволен, все-таки сбор голубых кристаллов — дело тонкое, и негоже, чтобы чья-то морда в затылок дышала. Опять же за ними идешь по лабиринту, идти надо быстро, чтобы не догнала Пасть, круглая и зубастая.

Он уплывал в пространство, где переплетались трубы лабиринта и мерцали кристаллы, но вдруг явственно услышал голос старушки Минодоры Титовны:

— Сюда, сюда! Тут он дремлет! Проходите, молодцы, а ты, девка, в сторонке постой, девкам за больными ходить негоже.

— Какая я девка, я домовая бабушка! А это супруг мой Трифон Орентьевич! — ответил сердитый голосок.

Потом были голоса его приятелей, Акимки и Якушки, затем — чужой. Открывать глаза и смотреть, кого там принесло, не хотелось. Но домовые, собравшись над распростертым телом, несли чушь. Они собирались вытащить Евсея Карповича из Денискиной квартиры на свежий воздух. Кроме того, чужой домовой требовал выключить компьютер. Совсем рехнулись!

Нужно было приподняться и гаркнуть внушительно, чтобы отстали. Но тело превратилось в кисель — тот стародавний густой кисель, какого теперь уж не варят.

Повеяло холодным ветерком. Евсей Карпович испугался: как бы в сугроб не затащили, лекари самозваные! Сугробом как-то он сам врачевал совсем сдуревшего домового Лукулла Аристарховича, который перебрал хозяйского коньяка.

— Пустите… — беззвучно пробормотал он. — Назад волоките…

И тут ему на физиономию рухнул слетевший с крыши рыхлый комок снега.

— Просыпается, ахти мне, просыпается! Ах, держите его, держите! Сверзится! — заголосила Минодора Титовна.

Цепкие лапы ухватились за шерстку Евсея Карповича. Это было неприятно. Домовые вообще не любят прикосновений, разве что в детстве, когда мамка тетешкает маленького. А тут прикосновения были злодейские — чуть доброхоты половину шкуры не выдрали.

Он ярости, не иначе, взялись силы: Евсей Карпович открыл глаза и обнаружил себя на заснеженном подоконнике. Внизу было пространство для долгого полета — семь этажей. Его втянули обратно в окошко, уложили поудобнее и стали расспрашивать. Он молчал — язык во рту не поворачивался, да и неловко было. Вся эта суета сильно его раздражала. Особенно неприятно было, что Якушка сбегал за Матрёной Даниловной. И она, видя перед собой прославленного Трифона Орентьевича, рассказала все подряд, упомянула и струнки, что натянулись между лежащим без сознания домовым и компьютерным экраном.

— Врет, — хотел было возразить Евсей Карпович, но голос не слушался. Он столько ночей провел за компьютером и никаких струнок не замечал.

— Не кикимора ли в машинку забралась? — спросил Акимка. — Не она ли соки сосет?

— Впервые слышу, чтобы кикимора струнки из себя выпускала, — отвечал Трифон Орентьевич. — Но кто-то там точно засел.

— Так выманить же надо!

— А как?

— На живца, — вдруг сказала Матрёна Даниловна. — Коли надобно — я в живцы пойду!

И тут Евсей Карпович содрогнулся, да так, что едва обратно в приоткрытое окошко не улетел. Хорошо, что его в шесть лап все еще держали…

Трифон Орентьевич, так уж вышло, до сих пор дела с компьютерами не имел. Квартира, где он жил в подручных при собственном деде, принадлежала старому чудаку, который новомодную технику презирал. Мартын Фомич замаялся чинить его древний утюг и старую кофемолку. Зато хозяин насобирал неимоверное множество книг. Отсюда и вся ученость Трифона Орентьевича.

Он прошелся перед монитором взад-вперед, почесал в затылке. Прочие взирали на него с трепетом: еще бы, не всякий день увидишь, как мастер за дело берется.

— Откуда струнки тянулись? — спросил он, уверенный, что эти сведения совершенно бесполезны. Однако что-то же нужно было говорить.

— Отсюда, и отсюда, и отсюда, — показала Матрёна Даниловна. — И вот отсюда.

— Сколько их было-то?

— Много. Как нитяная бахрома на скатерке.

— И как натянуты?

— Аж дрожали, — вспомнила Матрёна Даниловна страшноватую картинку. — И Евсея Карповича держали — тут, тут и вот тут.

Трифон Орентьевич покосился на Акимку с Якушкой, которые ждали от него мудрости.

— Давай-ка, бабушка Матрёна Даниловна, сделаем чертеж!

На Денискином столе много было всякого добра, в том числе и стопка бумажных листков — самому себе напоминалки писать. Была там и вещица, с которой никто из местных домовых дела не имел, а вот Трифон Орентьевич у хозяина ее видел и смысл понимал. Это был механический карандаш, из которого он, будучи еще Тришкой, извлекал куски грифеля. И теперь он очень гордо это проделал, а Малаша даже подбоченилась: мой-то каков!

Трифон Орентьевич велел Матрёне Даниловне вообразить, будто перед ней компьютерный экран, от которого тянутся струнки, и понаставить точек, откуда они растут. Домовиха сосредоточилась и принялась тыкать грифелем в бумажку. Дело это для нее было непривычное, она умаялась, словно целое ведро разбежавшейся по кухне картошки в кучу собирала.