Джудит Тарр - Жребий принцессы

— Были, — сказал Мирейн Ан-Ш'Эндор. — Полтысячи лет назад вашими были и Сто Царств. А теперь и то и другое принадлежит мне, и их жители довольны этим.

— Ну конечно. Они не осмеливаются признаться, что думают иначе. — Я знал бы об этом.

Хирел поднял на него глаза и подумал, что ему страшно. — Зачем ты позвал меня? Чтобы унизить? Чтобы запретить мне уехать?

— Ни то ни другое. — Император поднялся со своего трона и сошел вниз. Хирел пристально глядел на него. Солнцерожденный улыбнулся без какого-либо намека на напряжение. — Я в огромном долгу перед тобой; я обязан тебе так, как ни один человек еще не был обязан другому. И я отплачу как смогу, хотя в конечном счете мы должны быть врагами. Я приложу все усилия, чтобы облегчить тебе путь через наши земли; я не накладываю на тебя никаких ограничений и не ставлю никаких условий. Я даже не стану просить, чтобы ты до отъезда отобедал с нами. Если, конечно, ты сам не захочешь этого.

— У вас здесь нет тех, кто пробует кушанья, — сказал Хирел. — Говорят, твоей магии достаточно, чтобы обойтись без них. Яд превращается в мед прямо в кубке. — Он помедлил и внезапно улыбнулся: — Мне очень нравится медовое вино. Пожалуй, я пообедаю с вами. Солнцерожденный рассмеялся.

— Будет и медовое вино, и прекрасное общество, и, пусть хотя бы ненадолго, честная дружба. Что бы ни случилось потом.

Сареван не считал себя провидцем. Этим даром обладала его мать и в меньшей степени — его отец. Они могли вызвать свою силу по желанию или по необходимости, и иногда она покорялась их воле. А у него такого дара не было. Ему лишь часто снился один сон, который казался удивительно реальным. Он мог несколько изменяться, но его суть оставалась одной и той же. Все начиналось спокойно. Тихий зеленый край, залитый солнцем, мирный и благодатный. Но мало-помалу Сареван начинал понимать, что эта безмятежность — иллюзия и мираж. Зелень увядала, земля ссыхалась, а прекрасное, благосклонное и не знающее усталости небесное светило убивало все вокруг. Ни одна тучка не осмеливалась затмить его лик. «Смотри, — пело солнце, — как я прекрасно, как я великолепно и как милостиво. Ночь никогда не придет сюда, чтобы мучить мой народ. Холод никогда не опустошит мои земли». Солнце пело, день не знал конца, беспрерывная жара сжигала все до самых корней, весь мир погибал.

Этот сон преследовал Саревана с той поры, когда он превратился в мужчину. Этот сон мучил его и сводил с ума.

Время и учеба подарили ему если не умение побеждать свой страх, то по крайней мере способность стойко переносить невзгоды. Но от этого острота его зрения не притупилась, и то, что было скрыто, проступало еще яснее. То, что началось как просто ночной кошмар, превратилось в яркое пламя пророчества. Солнце принимало облик его отца, а неведомый край превращался в его родной Керуварион. Сареван видел разрушенные города, убитых жителей, стервятников, кружащих над опустошенными владениями. А его отец возвышался над мертвым краем и улыбался, простирая свою руку. Он смотрел на запад, где садилось солнце, где царил мир, пусть и неправедный, и где был смертный человек в золотой маске, пожилой и непреклонный.

Такое искажение правды о существующем мире сводило Саревана с ума. Мир в краю потаскухи Асаниан вместе с тысячей ее лживых божков невозможен; руки Солнцерожденного не созданы для разрушения.

Даже находясь на пороге смерти, Сареван видел этот сон. Он прятался от кошмара, он спасался бегством, но повсюду обнаруживал лицо своего отца и отшатывался в безумном страхе. Вовсе не Мирейн выиграл битву за его жизнь, и не Вадин, подаривший ему свое имя и свою любовь, и даже не Элиан, объединявшая души их обоих. Его вернул назад Красный князь Хан-Гилена, заново научивший его терпеть боль предвидения. Но прежде князя Орсана был кто-то другой. Он не помнил его лица, не знал, как звучит его голос; но этот кто-то боролся, не давая беспамятству овладеть Сареваном. Эта воля без имени и без лица заставила принца повернуться к свету, толкнула его в раскрытые объятия Мирейна.

Всего он вспомнить не мог. Он боролся. Он обрушил на отца всю свою ненависть. Он обозвал его лжецом, убийцей и еще похлеще. Он в полной мере раскрыл свое видение — и был побежден. Мирейн оказался сильнее.

— Я не допущу этого, — клятвенно заверил Солнцерожденный. — Не допущу. Я принесу народам мир и процветание и одержу победу над древним мраком. — А как же Асаниан?

— Асаниан мудра, она признает мою правоту. Она не слепа от рождения, а ослеплена. Но я подарю ей ясность моего видения.

Это обещание было истинным. Сареван жаждал его. В своем стремлении поверить он уступил доводам отца и наконец погрузился в исцеляющий сон.

И снова пришло видение. На этот раз Сареван не испытывал ужаса, но все же сон был зловещим и слишком похожим на воспоминание. Нечто столь же ясное, как пророчество, привело его в заросли кустарника на границе Карманлиоса, где он нашел раненого ребенка, который по воле судьбы, по рождению и по необходимости должен был стать его величайшим врагом. И тем не менее прежде всего это был ребенок, к тому же опасно раненный. Хирел так никогда и не узнает, как близко он подошел к смерти и какой трудной оказалась борьба за жизнь его тела и разума. В нем не было магии, однако он обладал упорно сопротивлявшейся волей или силой, имени которой Сареван не знал.

Эта неведомая сила каким-то образом вмешалась в исцеление Саревана и помогла ему. Кажется, Хирел умел распоряжаться ею. В ней сплетались жестокость, безрассудство, дерзость и в то же время мягкость. Эта сила не знала и не заботилась о том, куда направлены ее удары, но обладала умением мгновенно залечивать ею же нанесенные раны, хотя бы ради собственного спокойствия. Она оформилась перед глазами Саревана в лицо молодого человека, возможно, лицо Хирела, избавившееся от юношеской нежности. В этом лице крылось больше силы, чем Сареван мог ожидать, в нем были королевское величие и гордость. Саревану оно не нравилось, он не мог доверять ему. Но вот любить — да, полюбить его было нетрудно. Точно так же Сареван не знал, нравится ли ему его отец и можно ли ему доверять. Мирейн стоял выше подобной простоты.

Золотые глаза открылись, подбородок приподнялся. О, конечно, это был Хирел. Никто другой не обладал таким пылким нравом.

— Я ключ, — сказало видение. Голос был низкий и все же бесспорно принадлежал Хирелу. — Я ключ к тайне или к миру Запомни это.

— Вероятно, ты никогда не избавишься от своей самонадеянности, — заметил Сареван.

В ответ на его легкомысленные слова видение нахмурилось — Я не заложник. Я — загадка. Запомни. Запомни. Запомни.