Джудит Тарр - Жребий принцессы

— Не до такой степени, как это умеешь делать ты. — Сареван улыбнулся с некоторой язвительностью, но без укоризны. — Как тебе кажется, ты способен быть вежливым с асанианцем?

Мысли этого юноши были ясны как день: «Только не с этим асанианцем». Вслух же он произнес спокойно: — Прекрати меня дразнить, Вайян. Чего ты от меня хочешь?

Сареван взглянул на Хирела, который растолковал суть поучения. Юноша выслушал, повторил приказ слово в слово, с безупречной вежливостью поклонился и вышел Сареван задумчиво уставился в пустоту, где только что стоял Старион.

— Прости этого парня, — сказал он, наполовину забавляясь, наполовину раздражаясь. — Он ревнует. А ведь он один из тех, кто молился о приходе того светлого дня, когда я найду кого-то другого, чтобы разыгрывать перед ним роль старшего брата. Ну и вот, — внезапно рассмеялся он, — это произошло! Но он боится, что ты занял его место как самый красивый ребенок в семье.

— Это невозможно, — возразил Хирел. — Пока ты жив, ты затмеваешь нас обоих.

— Да брось ты, я вообще ничего собой не представляю. С таким-то носом… Хирел фыркнул. Сареван благоразумно промолчал.

Идуварзун ин Кериз Искилиос, — объявил слуга с подобающей торжественностью и сносным произношением.

Эти слова сопровождались ухмылкой и подмигиванием, которые, по счастью, не были видны послу. Хирел заставил себя сделать вид, что тоже не замечает никаких гримас.

Он принимал представителя своей империи в комнатке, небольшой для откровенной беседы и достаточно просторной с точки зрения этикета. Принц сидел в высоком кресле, не слишком напоминающем трон, окруженный слугами и облаченный в расшитые пылающими солнцами одеяния. Семь из них надевались одно на другое, а восьмое, которое обозначало его высокий ранг, накрывало кресло и ниспадало на пол к обнаженным, покрытым позолотой ногам. Рукава одеяния окутывали его руки, открывая позолоченные кончики пальцев; высокий воротник обрамлял лицо, почти лишенное позолоты и ритуальных узоров. Единственным его украшением была серьга, ярко выделявшаяся на фоне потемневшей кожи.

Несмотря на то что Хирел хорошо владел собой, его сердце больно сжалось, когда посол, гордо несущий свое имя, приблизился к нему. Хирел знал его, потому что они были родственниками. Старая кровь по-прежнему бурлила в его венах. Хотя годы обесцветили его волосы, а кожа оттенка слоновой кости слишком обтягивала выступающие гордые скулы, его глаза, глубоко запавшие от старости, все еще были зоркими как у сокола. Янтарно-золотые, они блестели, оттененные белизной волос и кожи старика. Даже становясь на колени, посол строго придерживался требований протокола, которые гласили, что лицо принца полагается созерцать, запоминать каждую черточку, чтобы сохранить в памяти, когда этот образ навечно скроется под золотой маской императора. Взгляд посла, длившийся нескончаемо долго, выражал сомнение, потрясение и медленно расцветающую надежду.

— Мой господин? — прошептал Варзун. Хирел подозвал его к себе. Посол подполз к нему на коленях с изяществом, удивительным для старика. Когда до принца оставалось два шага, он замер и протянул к нему руки. Кончики пальцев соприкоснулись с дрожащими пальцами посла в приветствии, положенном для близких родственников императора. Варзун долго глядел на тонкие потемневшие пальцы с короткими ногтями, а потом поднял глаза к переменившемуся лицу.

— Мой принц, что они с тобой сделали? Хирел поднялся и жестом приказал послу встать. Варзун нерешительно повиновался. Теперь Хирел был несколько выше его ростом. Старик моргнул и с трудом улыбнулся, прогоняя внезапно навернувшиеся слезы.

— Малыш, ты вырос. Но это, — он взмахнул рукой, указывая на волосы Хирела и его исцарапанную щеку, — это непростительно. Кто это сделал?

— Это не кто-то из Керувариона, — ответил ему Хирел. — Я обязан жизнью принцу Аварьяна. Он нашел меня там, куда завела меня тропа побега, и спас от псов, готовых растерзать меня, и от людей, хотевших оскопить меня и продать в рабство.

С каждым словом Хирела старик становился все бледнее. Под конец он чуть не упал.

— Мой принц. О мой принц! — Но он взял себя в руки, выпрямился и четко спросил: — Твои братья?

— Рабское отродье — Вуад и Сайел. И, без сомнения, — сказал Хирел, — Аранос со всеми своими жрецами и колдунами, хотя он никогда бы не решился открыто принять участие в заговоре. Это может угрожать его восхождению на престол.

— Ходят слухи, что Араноса провозгласят Высоким принцем, когда истечет время траура. А согласно другим слухам, принцы ссорятся и никак не могут поделить трон.

— Они уверены, что я мертв. Какую сказочку они рассказали об этом?

Варзун в нерешительности опустил глаза. Хирел ждал. Наконец старик заговорил, медленно произнося каждое слово:

— Болезнь, сказали они, о мой принц. Скоропостижная и заразная болезнь, которая сделала необходимым сожжение твоего тела и всех твоих вещей. Они устроили тебе пышные похороны с обильными жертвоприношениями. — А мои рабы? Мой сенель?

— Они посланы, чтобы присоединиться к тебе на Девятом Небе.

Хирел неподвижно стоял, придавленный весом своих одеяний. Он смутно ощущал беспокойство посла. При Высоком дворе его считали старым дураком, слишком верным и недалеким, чтобы смириться с почетным изгнанием в страну варваров, и слишком слепым, чтобы не понимать того, что, пока он олицетворяет мировую честность перед магами Керувариона, его прислужники шпионят, плетут интриги и творят свои вредоносные дела в самом сердце империи. Его речи всегда отличались чрезмерной для придворного прямотой. Хирелу, прекрасно знающему законы двора, эти придворные казались коварнее любой змеи в Кундри'дже. Кроме того, старик обладал одним вопиющим недостатком: он осмеливался любить своего императора и своего принца, каждый из которых спокойно убил бы его в случае необходимости.

Точно так же, как братья Хирела убили его слуг, чтобы те Не могли выдать опасную тайну. Как убили его золотого жеребцу, чтобы никто не подумал, что они посягают на привилегии Высокого принца. Не такая уж большая это была потеря: несмотря на свой золотой блеск, жеребец был спокойным, как вьючное животное. Рабы были только рабами, с руками, чтобы служить, и ногами, чтобы бегать. И все-таки Хирелу будет недоставать маленького певца. И евнуха с ловкими руками, который помогал ему расслабиться, когда у Хирела не было ни настроения, ни времени для женщины. И Ша'ана, который, единственный из всех, умел правильно и без боли причесывать его волосы. И…

Они заставили его сознать это. Сын Льва умер, сожжен и причислен к лику бессмертных, с ритуальными сожалениями о том, что он не успел стать продолжателем рода. Что ж, говорили люди, бедный мальчик, вечно больной и слабый, хотя, пока он был жив, на него было приятно посмотреть. Кажется, он преодолел свою юношескую слабость, но что сделаешь против голоса крови и воли богов. Они забрали его.