Юрий Валин - Дезертир флота

– Не трясись так. – Одежда упала в снег, теплые руки обняла шею вора. – Я знаю, что ты меня ждешь. Ничего со мной не случилось.

У костра Теа поспешно оделась.

– Медуза обгаженная, как холодно!

Квазимодо помог ей влезть в доху.

Ныр сидел, закутавшись в плащ, с нетерпением ждал рассказа. Тактичный Бат делал вид, что спит.

– Не смотрите на меня так, – смущенно сказала Теа. – Я ничего рассказать не могу. Может быть, потом. Это как сон. Молчишь, а в голове века пролетают. Я не знала, что так способна чувствовать. Как это рассказать?

– Ничего не нужно рассказывать, – поспешно сказал вор. – Скоро рассвет, вперед будем двигаться.

Заносы – вот настоящее проклятие. Идет, тянется скальная плоскость, снега почти нет, его сдувает жестокий, непрекращающийся ветер, порывы резкие, стоит выпрямиться и ледяной хлесткий удар разворачивает тело, подталкивает или к пропасти, или к каменным, словно невзначай выставляющим острые ребра стенам. И это хорошо, потому что там, где нет ветра, колеса сразу и намертво застревают в плотных сугробах. Утомленные до полного равнодушия лошади останавливаются. Лопаты снова и снова отбрасывают пласты снега в сторону, пробивают колеи, достаточные для того, чтобы продвинулись колеса. Лопаты на повозки, упереться в борт, закрытый обледеневшим холстом… Лиска уговаривает лошадей. Повозка со скрипом, стоном выбирается из снежного плена, чтобы через двадцать, тридцать, если повезет – сто шагов снова намертво увязнуть.

Четвертый день. Совершенно бесполезно. Уже не выбраться ни назад, ни вперед. Квазимодо понял это вчера. Слишком далеко. Даже если считать приблизительно – большая часть пути остается впереди. Сил уже нет. Вернее, люди еще держатся, но лошади на пределе. Лиска молчит, но и так понятно. Она жалеет лошадей, но еще больше жалеет тебя, Полумордый. Твоя ошибка – завел, погубил. Зачем? Люди уже давно движутся пешком. Люди, лисы и лягушки выносливее копытных. Можно рискнуть – взять двух самых выносливых лошадей, навьючить самое необходимое и пробиваться назад. Лиска, конечно, брошенных лошадей никогда не простит. Нет, глупости. Обратно идти уже поздно. До становища горцев никто не доберется. Не попробовать больше жирной баранины.

Интересно, не побрезгует ли ее величество Менти мерзлыми останками глупых путников?

Ночь пришла как избавление. Можно не стоять на ногах, не идти, можно сесть у огня и ничего не толкать, не сжимать в замерзших руках черенок лопаты. Костер горит ярко – еще бы, поленья щедро политы самым лучшим ламповым маслом. Квазимодо с трудом расковырял холст на повозке, хотел взять бочонок подешевле, да сил не хватило искать. И то хорошо – полезный урок дал покойный капитан Кехт. Идешь опасным путем – возьми груз, который пригодится. Жаль, ненадолго масло поможет. Хоть все сожги – весна не наступит.

Теа с помощью Бата что-то сварила. Ели, не ощущая вкуса – главное, что варево горячее.

– Да, забрались мы, – глубокомысленно сказал фуа. Великий Дракон, подбирая с колена друга волокна мяса, грустно прищелкнул.

– Ты бы помолчал, – пробормотал вор, – весь день в тепле за пазухой отсиживался, дезертир хвостатый.

– Для него лопату не взяли. – Фуа погладил геккона по шершавой спине.

– Лопат и так слишком много – закапывать нас некому будет, – мрачно сказал Бат.

– Заговорили, плакальщики. Разве нас кому-нибудь хоронить вздумается? Сожрать, в воду дохлых спихнуть – вот это для нас. Здесь вот пропасть есть – ничем не хуже мутной реки, что меня дома ждала. – Голос Теа звучал зло и насмешливо. – Самцы вы недоделанные. Уж не ты ли, Полумордый, любил повторять: «Кто тут вечно жить хочет»?

– Это леди Катрин всегда говаривала, – машинально поправил вор.

– Да нагадить мне, кто это первый сказал. Правильные слова. Все мы смертны. Что от стрелы, от воды или снега – от своего конца не уйдешь. Что изменилось? Вот она, смерть наша, кругом. Все как обычно, соплежуи вы трусливые. Завтра задницы поднимем – и вперед. Разве кто-нибудь из вас что-то умнее придумал? – Лиска фыркнула. – Ладно, сидите здесь, сопли морозьте. А я лошадей проверю.

Мужчины молчали, слушая, как поодаль Теа бурчит под нос и поправляет попоны на лошадях.

– Что тут скажешь? – Бат поправил шапку. – Кругом правильно. Пробиваться вперед нужно, до самого конца. Помрем, так хоть «доделанными».

– Действительно, – возмутился фуа. – Чего это мы как самцы недоделанные. Очень даже доделанные. И вообще, почему самцы? Вот рыжей самой попробуй «самка» сказать. Загрызет.

– Нет, без зубов обойдется, – не согласился Бат. – У нее кулаки сплошные костяшки. Хорошо, что не сильно крупные. Ты, Ныр, про сотника вашего рассказывал. Так, думаю, Квазимодо по его подобию себе жену подыскивал. Я в хорошем смысле – чтобы, значит, доводила всегда до дому, как бы пива в кабаке ни перебрал.

Вор ухмыльнулся:

– Намек понял. Пиво нам не по сезону. Но по глоточку сливовицы можно. И спать. Снега нас ждут. Как бы от нетерпения не подтаяли.

– Да, нырять здесь совсем не хочется, – согласился фуа. – Это я вам как бывший ныряльщик говорю.

Утром мир оказался болезненно ослепительным. Взявшееся откуда-то из забытого прошлого солнце сияло как над парным Желтым берегом. Правда, совсем не грело. Наоборот, стало как будто еще холоднее. Но яркий свет делал мир немного веселее. Даже лошади слегка ожили.

Отряд яростно пробивался вперед. Плотный снег заносов с трудом, но поддавался лопатам и колесам. Лошади, фыркая, упорно тянули груз. Ныр навострился резать снег своим широким тесаком, и это неожиданно ускорило дело. Поворот за поворотом тянулась узкая дорога. Квазимодо сражался со снегом как с живым врагом. Лопата врезалась в белую плоть не хуже широкой глефы, вот только крови не было. Зато в глазах полыхало от яркого солнца. Приходилось щуриться. Во время краткого привала на обед Квазимодо посоветовался с Теа. Рыжая вытащила одно из двух своих шелковых платьев и мгновенно порезала на куски. Сквозь темно-красную ткань солнце казалось веселым и теплым, почти летним. Снова неподатливый снег, пальцы с трудом разгибались после черенка лопаты, чтобы ухватить и толкать колесо. Вор бился со снегом, иногда пытался понять, почему враг так плотен – не лежит же он здесь сто лет? Но по большей части мыслей никаких не возникало, голова была пуста – только ненависть к белому сияющему врагу. Сквозь шелк мир непрерывно менял цвета – представал ярко-синим, лиловым, лимонно-желтым. Небо, качающееся от движений лопаты, становилось темным, как в южную грозу, потом его мгновенно размывали алые росчерки, по алому катились волны зеленого, как океанская глубина, сияния. Обращать на это внимание было нельзя – вор твердо намеревался умереть от истощения или замерзнуть, а сходить с ума не было ни времени, ни желания. Вечер никак не наступал. Только проклятый бесконечный снег вокруг.